«Изыди, нечистый!» — шепчет старец и, кряхтя, поднимается с колен. Спаситель смотрит на него с потемневшей от времени иконы каким-то странным взглядом — испытующе, с примесью жалости. Пораженный старец всматривается в икону и не может понять, что случилось. До этого лик Христа был суров и возвышен. Теперь же в нем отчетливо просматриваются чисто человеческие черты.
Испуганный Тит крестится троекратно, и в этот момент едва тлеющая свеча выбрасывает вверх длинный язычок пламени, в келье становится светлее, и монах немного успокаивается — икона опять превращается в обыкновенную старинную парсуну, а Спаситель снова приобретает загадочно-отстраненный вид.
Тит садится ужинать. Еда у него проста: кусок ржаного хлеба, луковица, соль и кружка воды. Зубов у Тита уже маловато, и он ест зачерствевший хлеб, макая его в воду. Неожиданно темнота у входа в келью как бы сгустилась. Тит невольно вздрогнул и поднял руку для крестного знамения:
— Спаси Господь…
— Нынче Господь спасает лишь тех, кто богат и знатен, — раздался от входа насмешливый, немного скрипучий голос, и на пороге кельи появился низкорослый мужчина, почти карлик, одетый во все черное.
Тит вскочил с колченогого табурета и замахал на него руками.
— Опять ты?! Сгинь, нечестивец! — вскричал он в большом волнении.
— Да, да, старый пень, это опять я… — карлик, брезгливо морщась, присел на земляную лежанку — ложе схимника, прикрытую какой-то рванью. — Только не нужно мне тут устраивать театр, выпячивая свою исключительность. Я не покушаюсь на твою веру. А тем более на твою душу. Каждому свое. Во все времена хватало глупцов, которые что только не делали, лишь бы выпятить свое «я» перед Богом, дабы он заметил их и возвысил. Во времена крестовых походов некий Макарий, например, жил на столбе, и, когда с его грязного, никогда не мытого тела падали черви, он подбирал их и навешивал обратно, говоря при этом, что сии создания Божьи тоже имеют право на радость жизни. В тупых головах таких полоумных бездельников никак не могло вместиться понятие, что самое возвышенное — это каждодневный труд на благо своей семьи и общества… — незваный гость говорил с иноземным акцентом.
— Дьявол, дьявол!.. Не искушай меня, прочь, прочь!
— Ну, заладил… — карлик сокрушенно вздохнул. — Как заезженная граммофонная пластинка. Не собираюсь я тебя искушать. Скорее наоборот — хочу предостеречь. Я знаю, ты большой любитель шастать по ночам (бессонница, понятное дело) и при этом частенько заходишь на погост. Место присматриваешь, что ли? Так вот, сегодня туда не ходи. Иначе твоя мечта никогда не сбудется. Ты умрешь раньше времени.
— Тебе известна моя мечта? — спросил Тит, злобно глядя на карлика.
— Она у тебя на лбу написана.
Тит машинально прикоснулся к голове, но тут же резко отдернул темную заскорузлую руку.
— Ты хочешь обустроить в Китаевской пустыне пещерную церковь, — между тем продолжал карлик. — Могу тебя немного обрадовать: скоро сюда явится купец… кажись, из Рыбинска, и подарит для будущей церкви иконостас.
— Откуда знаешь? — быстро спросил приободрившийся Тит.
— Сорока на хвосте принесла, — ответил карлик. — Это не суть важно. Главное, чтобы ты сегодня почивал на своем схимническом ложе и не совал свой длинный нос в те дела, которые тебя не касаются.
— Опять будете устраивать на погосте сатанинский шабаш? — с ненавистью спросил Тит.
— А это не твоего ума дело… — карлик встал и указал на сверток, который он принес с собой и оставил на лежанке. — Там есть все то, от чего ты давно отвык. Устрой себе маленький праздник. Ешь, не бойся, я не отравитель. Est deus in nobis
[49]
. Запомни эти слова… если, конечно, тебе известна латынь и ты понял, что я сказал.
С этими словами карлик вышел в ночь, оставив после себя, как это ни удивительно, не запах серы, а терпковатый аромат французской туалетной воды, совершенно неуместный в келье схимника.
Тит долго смотрел ему вслед и бормотал слова молитвы. Затем неуверенно подошел к своему ложу и развернул сверток. В нем находились продукты, притом все дорогие и свежие: ситный хлеб, две сладкие булки, копченая венгерская колбаса, буженина, белорыбица и бельгийский шоколад. Все это гастрономическое великолепие дополняла бутылка монастырского кагора.
Первым порывом Тита было намерение выбросить подношение карлика, но ситный источал такой вкусный запах, что схимник не удержался, отщипнул кусочек и торопливо прожевал. Глядя голодными глазами на продукты, Тит после некоторого раздумья решил, что если это искушение, то никогда не поздно замолить этот небольшой грех. Ведь до сих пор он не страдал чревоугодием.
Но потом на него опять напали сомнения, и Тит уподобился коту, который смотрит на хозяйское сало и лишь облизывается от вожделения: и съесть охота, и рука у хозяина больно уж тяжела…
Однако оставим схимника в его убогой келье и попытаемся найти Ваську Шныря и Петрю Лупана. За трое суток, что они провели в обществе Овдокима, бедный молдаванин едва не тронулся умом. Ученый босяк задвигал по вечерам такие длинные и витиеватые речи, что Петря совсем ошалел. Иногда ему начинало казаться, что его голова вот-вот лопнет от большого количества незнакомых понятий.
Что касается Васьки, то он лишь посмеивался. Или у него башка была такая дубовая, что в нее не проникали Овдокимовы словеса, или он уже привык к подобным «лекциям», потому как ему больше приходилось общаться с босяком.
Иногда к костру подходили другие обитатели землянок в ярах, и тогда Васька и Петря старались держаться в тени и не вступали в общий разговор. Такое поведение у босяков удивления не вызывало. Они умели уважать индивидуализм и свободу. Не хочешь — не говори, насильно за язык никто тянуть не будет.
Нужно сказать, что и Васька, и Петря здорово измаялись за эти дни. Шнырю пришлось смотаться в Киев, чтобы договорится с Чугуном о времени, когда они пойдут на дело. Эта вылазка была для Васьки большим испытанием. Ему чудился за каждым поворотом фараон, и Шнырь едва сдерживал себя, чтобы не потерять голову и не дать стрекача, так и не встретившись с Климом.
Но все обошлось наилучшим образом, и подельники повеселели. Но в то же самое время их начала пробирать дрожь — близился миг, которого они так ждали.
— А если твой план — туфта? — не раз и не два вопрошал Васька.
— Фома неверующий! — сердито восклицал Петря. — Разве ты не видишь, какой шум поднялся вокруг нас? Дураку понятно, что это неспроста.
— Графчик, сука, заложил… — белел от бессильной ярости Шнырь. — Его работа. И нашим, и вашим. А братва все думает да гадает, почему это фараоны никак не подметут Федьку? Стучит, падла… Ну ничего, дай дело сладить. Шепну кому следует, пусть Графчика вызовут на правилку. Посмотрим, как он будет вертеться со своим Серегой Матросом.
— Если найдем клад, — рассудительно сказал Петря, — то первым делом нужно будет разделить его на три части и ноги из Киева побыстрее унести.