— Это зачем? — тихо спросил удивленный Петря, у которого от жадности загорелись глаза.
— У барышень таков обычай, — ответил Васька. — Если в ход идет вторая туфля, значит, у мадам в белом шибко много «боевых» заслуг… — он хихикнул. — А вот ежели кого они не уважают, то перед той барышней ставят деревянный башмак и ссыпают в него тридцать копеек медью…
Возможно, Васька просидел бы в «заведении» Камбалы до самого вечера, но бандерша вытолкала их взашей — разгулявшиеся барышни хотели провести междусобойчик без присутствия мужчин. Из представителей мужского пола остался лишь один Шишига, но он уже давно не чувствовал потребности в женщинах, а потому барышни считали его всего лишь живым приложением к пианино.
— Потопали ко мне, — предложил Васька. — Продолжим наши посиделки. У меня припрятан штоф оковитой. Правда, со жратвой напряг… Ну да ладно, зайдем на Бессарабку
[28]
, купим чего-нибудь… — он вдруг ни с того ни с сего захихикал.
Петря хмуро кивнул, соглашаясь. Он не был пьян, хотя выпил немало, и свою главную задачу помнил отлично. Но Лупан также понимал, что сегодня Васька ему не помощник. Еще один день потерян, с тоской думал Петря, наблюдая, как Шнырь устроил спор с торговкой из-за цены на сало. Побалаболив с теткой минут пять, Васька зло сплюнул и пошел дальше, так ничего у нее и не купив.
Затем такая же история повторилась и возле другого прилавка, где торговали домашней колбасой. Закончил Шнырь свои препирательства с торговцами лишь возле больших дубовых бочек с солеными огурцами и капустой. Там он чинно-благородно купил на гривенник разных солений и покинул здание Бессарабского рынка с чувством хорошо исполненного долга.
— Это вся наша закуска? — угрюмо спросил Петря.
— Чудак человек… — Васька снисходительно ухмыльнулся. — А это что?
Он распахнул полы своего пиджака, который был размера на два больше, чем нужно, и изумленный Лупан увидел, что из пришитых с изнанки больших карманов торчат кусок сала, колбаса и две большие тарани.
— Как… когда?.. — наконец выдавил из себя Петря, который на какое-то время потерял дар речи.
— Держись меня, хлопец, — снисходительно сказал Шнырь. — С голодухи точно не помрешь. Ловкость рук — и никакого мошенничества. Главное в нашем деле — не жадничать. Бери, сколько хочешь, но не больше, чем нужно. Кстати, нам еще надо зайти в булочную Глейзера…
Когда они подошли к каменным громадам Флоровского монастыря и свернули в улочку, которая вела к хате Шныря, он вдруг сильно занервничал. Васька даже в лице изменился.
— Ты чего? — с удивлением спросил Петря.
— Чует мое сердце что-то недоброе… — ответил Шнырь.
Он остановился и начал пристально всматриваться в глубину узкой тенистой улицы, словно пытаясь что-то там разглядеть. Но вокруг царила поразительная тишина, которую нарушали только монастырские голуби, воркующие где-то неподалеку.
— Пойдем через перелазы, — решительно сказал Васька, и они начали пробираться к его хате огородами и бурьянами.
Хата по-прежнему казалась придремнувшим в тени деревьев паучком. Шнырь готов был раздвоиться: одна его половина рвалась побыстрее продолжить застолье, а другая — та, что отвечала за его безопасность и часто выручала в сложных ситуациях, — цепко держала Ваську за полы пиджака.
Что касается Лупана, то он был менее чувствительной натурой, нежели его приятель, и колебания Шныря казались ему чем-то похожим на начало белой горячки, когда человеку на хорошем подпитии мерещится разная нечисть. Но он мудро помалкивал — чтобы Васька не разозлился; уж больно много надежд Петря возлагал на их временный союз.
Предчувствие и на этот раз не обмануло Ваську. С того места, откуда они вели наблюдение за его хатой, была видна часть безлюдной улочки. И в какой-то момент на ней появился человек. Он шел, словно скользил по льду на коньках — каким-то плавным и бесшумным шагом.
Едва увидев его, Шнырь с дрожью в голосе и с большим удивлением сказал:
— Что здесь Матрос забыл?!
— Кто такой Матрос? — спросил заинтригованный Петря.
— Правая рука Федьки Графчика. Сволочной человек. Жиган. Чуть что, сразу за волыну
[29]
хватается. Душегуб… Нет, но что ему здесь нужно?!
Ответ напрашивался сам по себе, но Васька боялся даже думать об этом. И все же подлая мыслишка уже втемяшилась в мозг — в самые потаенные его уголки — и время от времени выскакивала как черт из табакерки: «Неужто Графчик вознамерился взять меня и Петрю на цугундер, чтобы под пыткой узнать месторасположение могилки?»
Это было на него похоже. Шнырь достаточно хорошо знал подлую натуру фармазона Федьки Графчика и не питал на его счет никаких иллюзий. Наверное, Федька немного помараковал и решил, что сам займется раскопками. Вот сволочь!
По дороге к нему Васька все же колебался — ставить Федьку в известность о будущем предприятии или нет, — но затем благоразумие взяло верх. Воровские законы были строги и неумолимы — в своем околотке Графчик был главным распорядителем, и мимо него можно было пролететь только с подрезанными крыльями.
Тем временем Матрос приблизился к плетню, который отделял поросшую спорышом улицу от Васькиного подворья, немного поколебался, а затем с грациозностью гимнаста перемахнул его одним скоком. К жилищу Васьки его привел неумный темперамент. Когда набранная Матросом команда блатных пацанов не смогла отыскать Шныря, жиган, недолго думая, решил сам наведаться к нему в гости и вытрясти из вора душу вон, но узнать точное расположение захоронения.
Присев за кустом, Матрос некоторое время наблюдал за хатой, а потом, увидев, что она «заперта» на вербовый прутик, зло сплюнул, поднялся во весь рост и, уже не таясь, пошагал к входной двери.
— Вот гад! — с чувством сказал Васька. — Шмон хочет устроить.
Ему сразу стала понятна задумка жигана. Наверное, Матрос решил, что план Китаевского погоста с указанием точного места захоронения цинкового ящика висит у Шныря на стене. Или лежит в скрыне. Сукин сын!
— Зачем? — спросил Петря.
— Не понимаешь?
— Нет.
— Чтобы найти твою бумажку с планом… которой там нет, — в последних словах фразы явственно послышалось сожаление; Шнырю самому очень хотелось познакомиться с планом, но Петря был неумолим: «Мой козырь пусть лежит в моем рукаве».
— А… — до Лупана наконец дошло, и он мгновенно переполнился лютой ненавистью к Матросу, о котором до сих пор даже не слышал. — С-собака…
Петря так уверился, что в ящике находятся несметные сокровища, что готов был убить любого, кто встанет на его пути (хотя до недавнего времени он был мирным и богобоязненным обывателем и старался избегать не то что драк, но даже ссор).