– Тише, пожалуйста, господа, не сглазьте! – суеверно попросил Елагин.
Небо над головой начало понемногу светлеть, а тьма по правому борту напротив всё сгущалась. В два часа пополуночи очертания неведомой земли стали проступать из мрака. Ещё через час она была видна уже отчетливо на фоне заалевшего неба. В зрительную трубу можно было разглядеть скалистые суровые берега, поросшие тёмным хвойным лесом…
– Слава тебе, Господи! – истово перекрестился Чириков, на глазах которого выступили слезы. И словно отвечая словам его молитвы, из-за берегового хребта брызнули ввысь первые золотые лучи восходящего солнца.
Глава четвертая
1
Дементьеву снится, будто снова он уезжает из Петропавловска. Филька Фирсов входит в море по пояс, помогая занести вещи в шлюпку. Гребцы взмахивают веслами, и гичка идёт к пакетботу, подпрыгивая на волнах. Филька стоит в ледяной воде, машет рукой, а глаза у него печальные, как у собаки, которую бросил хозяин…
Дементьеву вдруг стало нестерпимо жалко верного слугу.
«Я прощаю тебя, Филька! Плыви ко мне!» – хочет крикнуть он, да губы не слушаются. Рыдания душат его, раскаянье жжёт сердце…
Дементьев шмыгнул носом несколько раз, глубоко вздохнул, перевернулся на другой бок, но не проснулся.
Филька вдруг превратился в ворона. Ворон сидит на скалистом утёсе и клюёт что-то блестящее. Дементьев понимает, что это оловянная пуговица от его Преображенского мундира.
«Отдай, не твоё!» – кричит он. Ворон не слышит – клюет. Стук гулко отдаётся в мозгу Дементьева. Он поднял камень, швырнул в ворона. Камень летит медленно, лениво, но всё же попадает в птицу. Ворон каркнул, уронил пуговицу под ноги Дементьеву, взлетел и исчез из вида.
Дементьев хочет отыскать пуговицу, но никак не может найти её.
«Авраша, милый, любезный мой, – зовёт знакомый голос. Он поднял глаза. И увидел перед собой того же ворона, только ростом с человека, и голова у него… женская. Дементьев узнал: это – Екатерина Ивановна Сурова. Глаза её полны нежности и грусти.
«Пойдём со мной», – манит она своим черным крылом. За её спиной – бездна, и он готов следовать за ней.
Но что-то чужое, незнакомое в её лице. Он не понимает, что именно. «Ах, губы!» – и правда, нижняя губа Екатерины Ивановны надрезана, в неё вставлена костяная втулка, которая оттягивает губу вниз, безобразит черты милого лица.
«Что это?» – спрашивает он, не слыша себя.
«Колюжка», – ласково ответила она…
И Дементьев проснулся.
Он долго лежал, слушая учащённый стук сердца, не в силах сбросить наваждение, повторяя странное слово: «Колюжка!»
Наконец поднялся, затеплил свечу. Перекрестился на образ, прикреплённый к переборке, зашептал слова молитвы на призвание помощи Святого Духа:
– … и спаси блаже души наша… – горячие капли воска обжигали пальцы, но он только крепче сжимал податливую свечу.
Молитва успокоила. Он умылся, оделся и вышел на палубу. Там, несмотря на ранний час, было многолюдно. Офицеры и морские служители сгрудились у правого борта, разглядывая матёрую землю, по которой истосковались за долгие недели плаванья. Уже седмицу идут они около американских берегов, а все налюбоваться не могут.
Здесь же и Алексей Ильич Чириков. Озирает побережье в зрительную трубу, диктует Ивану Елагину координаты местности, которые тот заносит в шканечный журнал.
– Видны вострая гора, за коей более широкая со снегом по направлению норд-ост – три четверти оста в пяти минутах, на северо-восток, тридцать градусов на расстоянии пяти миль… – Чириков на мгновение оторвал глаз от трубы, поздоровался с Дементьевым и продолжил: – На север-северо-восток, семьдесят градусов видна ещё одна гора, у которой верх остр и покривлён на правую сторону. Когда на неё смотришь с моря, оная быть место имеет на норд-норд-ост-три четверти оста. Против неё, южнее, наблюдаю островок или закосок от берега невысокого. На нём лесу немного. Лес по виду не строевой… Записали, Иван Перфирьевич?
– Так точно, Алексей Ильич, записал.
Чириков прекратил наблюдения, похвалил штурмана и негромко сказал:
– Теченье сильное и ветер. Сударь, перед тем как будете наносить на карту зримое нами побережье, ещё раз проверьте координаты места, постарайтесь уменьшить погрешность, что может проистекать от инструментов наших, ну, хотя бы до полутора минут… – он обернулся и возвысил голос: – Господ офицеров прошу ко мне.
Чириков направился на ют, следом потянулись остальные офицеры.
Дементьев вошёл в каюту капитана последним. Там уже собрался весь начальствующий состав пакетбота. И хотя всех присутствующих, вместе с Чириковым и командиром морских солдат прапорщиком Чоглоковым, было только шестеро, в каюте не осталось свободного места. Офицеры стояли плечом к плечу, словно в парадном расчёте, в двух шагах от стола, за которым расположился капитан.
Чириков, не привыкший к пустословию, сразу приступил к делу.
– Господа, – сказал он, – осмотр берега, проведённый третьего дни боцманматом Трубицыным, не позволил определить, остров ли перед нами или же матерая земля. Отмечено лишь, что берега повсеместно круты и поросли лесом, подобным сибирскому, а признаков жилья не усмотрено вовсе. Не смог Трубицын дать и заключение о бухте, где встать нам на якорь и пополнить запасы воды. Нынче надобно такую бухту обрести. Для того снова пошлём лангбот с командой, но уже с более обстоятельным заданием: высадиться на берег и оный разведать. Скажу прямо, дело сие непростое и, возможно, небезопасное. Посему полагаю, что старшим этой команды должен быть офицер, один из вас, господа… Кто именно? Давайте решим немедленно. Может быть, охотник найдётся? – капитан провел испытующим взглядом по лицам.
В каюте стало тихо. Слышно было только нестройное дыхание да всплески волн за бортом.
Пауза затягивалась.
– Что ж, коли нет охотни… – Чириков не успел окончить. Его перебил Дементьев:
– Я готов, ваше высокоблагородие! – выдохнул он и сделал полшага вперед, как будто кто-то подтолкнул его в спину.
– Вот и славно, Авраам Михайлович! Вот и славно! Я, скажу по совести, как раз на вас и полагался, – Чириков не скрывал радости, что доброволец нашёлся. Из всех командирских обязанностей ему труднее всего давалась одна – отправлять подчинённых на опасное задание. Чтобы поддержать боевой дух Дементьева и облегчить собственную душу, он добавил торжественно: – Поздравляю вас, господин Дементьев, с высокой честью – первому из россиян ступить на неведомую землю Ост-Индии…
– Я готов, – чужим голосом повторил Дементьев, всё ещё не понимая, что дёрнуло его вызваться на столь рискованное предприятие. «А что ежели и впрямь сей поступок – есть главное моё дело, что ежели мне за всю остальную жизнь большего свершить не удастся?» – натянуто улыбаясь, принимал он рукопожатия офицеров.