– Ты стрелял по танкам? Ты подбил?
– Может быть…
Кузнецов отвечал и видел Дроздовского будто через холодное
толстое стекло, с ощущением невозможности это преодолеть.
– Если бы не самоходка… Укрылась в дыму за подбитыми
танками. Бьет по Уханову с фланга,… Надо к Уханову, ему плохо видно ее! Здесь
нам нечего делать!
– Подожди! Что в панику бросился?
Упираясь локтем, Дроздовский быстро выглянул из-за изрытого,
раскромсанного снарядами бруствера с вколотыми в обожженную землю
отполированными осколками - и опять, прорезая звуки боя, пулеметные очереди
прозвенели над огневой.
Синие искры разрывных просверкали позади орудия в гребнях
сугробов. Дроздовский, садясь под бруствер, обводил поле боя сощуренными,
торопящими глазами, все лицо его мигом сузилось, подобралось, спросил
прерывисто:
– Где гранаты? Где противотанковые гранаты? На каждое
орудие было выдано по три гранаты! Где они, Кузнецов?
– На кой черт сейчас гранаты! Самоходка в ста
пятидесяти метрах отсюда - достанешь ее? Пулемет тоже не видишь?
– А ты что думал, так ждать будем? Быстро гранаты сюда!
Сюда их!.. На войне везде пулеметы, Кузнецов!..
На бескровном, обезображенном судорогой нетерпения лице
Дроздовского появилось выражение действия, готовности на все, и голос его стал
до пронзительности звенящим:
– Сергуненков, гранаты сюда!
– Вот, в нише они. Товарищ лейтенант…
– Гранаты сюда!..
И когда ездовой Сергуненков отполз к ровику, вынул там из
ниши две облепленные землей противотанковые гранаты и, тут же полой шинели
очистив их, протерев, положил эти две гранаты перед Дроздовским, тот
скомандовал, привставая над бруствером:
– Ну!.. Сергуненков! Тебе это сделать! Или грудь в
крестах, или… Понял меня, Сергуненков?..
Сергуненков, подняв голову, смотрел на Дроздовского
немигающим, остановленным взглядом, потом спросил неверяще:
– Как мне… товарищ лейтенант? За танками стоит. Мне…
туда?..
– Ползком вперед - и две гранаты под гусеницы!
Уничтожить самоходку! Две гранаты - и конец гадине!..
Дроздовский говорил это непререкаемо; вздрагивающими руками
он неожиданно резким движением поднял с земли гранаты, подал их Сергуненкову, а
тот машинально подставил ладони и, беря гранаты, едва не выронил их, как
раскаленные утюги.
Он, видимо, еще ни разу в жизни не брился, на юношеских
щеках, над верхней пухлой губой золотился пушок, показавшийся тогда темным,
колючим от меловой бледности, и Кузнецов особенно близко увидел нездешнюю
голубизну его глаз, мальчишески нежный подбородок, тонкую и тоже нежную,
вытянутую из просторного воротника шею. Затем услышал шепот его:
– За танками ведь она, товарищ лейтенант… Далеко стоит…
– Взять гранаты!.. Не медлить!
– Понял я…
Сергуненков искательно-слепыми тычками засовывал гранаты за
пазуху, а эта ясная голубизна глаз его скользила по решительному, изменившемуся
лицу Дроздовского, по лицу Кузнецова, по круглой, равнодушной спине Рубина,
который, полулежа между станинами, тяжко сопел, с замкнутой сосредоточенностью
уставясь в бруствер.
– Слушай, комбат! - не выдержал Кузнецов. - Ты что - не
видишь? Сто метров по открытому ползти надо! Не понимаешь это?..
– А ты думал как?! - произнес тем же звенящим голосом
Дроздовский и стукнул кулаком по своему колену. - Будем сидеть? Сложа руки!.. А
они нас давить? - И обернулся круто и властно к Сергуненкову: - Задача ясна?
Ползком и перебежками к самоходке! Вперед! - ударила выстрелом команда
Дроздовского. - Вперед!..
То, что происходило сейчас, казалось Кузнецову не только
безвыходным отчаянием, но чудовищным, нелепым, без надежды шагом, и его должен
был сделать Сергуненков по этому приказанию "вперед", которое в силу
железных законов, вступавших в действие во время боя, никто - ни Сергуненков,
ни Кузнецов - не имел права, не выполнить или отменить, и он почему-то внезапно
подумал: "Вот если бы целое орудие и один бы лишь снаряд - и ничего бы не
было, да, ничего бы не было".
– Сергуненков, слушай… только ползком, прижимаясь к
земле… Вот там много кустиков, в ложбинке, вправо ползи. В полосу дыма,
слышишь? Осторожней только. Головы не подымать!..
Кузнецов подполз к Сергуненкову, полуприказывая, сдерживающе
сжимая его локоть, глядел ему в зрачки, утонувшие в светло-небесной глубине и
не воспринимающие ничего. А Сергуненков кивал, улыбаясь слабой, согласной,
застывшей улыбкой, и неизвестно зачем все похлопывал рукавицами по оттопыренной
гранатами шинели на груди, как будто гранаты жгли ему грудь и он хотел охладить
это жжение.
– Товарищ лейтенант, вас очень прошу, - прошептал он
одними губами, - ежели со мной что… мамаше сообщите: без вести, мол, я… У ней
боле никого…
– Из головы выкинь! - крикнул Кузнецов. - Слышишь,
Сергуненков? Только ползком, ползком! В снег зарывайся!
– Давай, Сергуненков! - Дроздовский махнул рукой от
бруствера. - Не медлить! Вперед!..
– Готов я, товарищ комбат, сейчас я…
Сергуненков облизнул пересыхающие губы, заглотнул воздух,
осторожно зачем-то ощупал гранаты под шинелью и выполз на бруствер, осыпая
валенками на огневую обугленную недавними разрывами землю. Вытянувшись на
бруствере, словно забыв у орудия что-то, оглянулся из-за плеча, отыскал своими
нездешними глазами поднятое к нему замершее в угрюмой неподвижности лицо
Рубина, с усмешкой сказал очень просто и даже спокойно:
– А ежели ты, Рубин, коней мучить будешь, на том свете
найду Прощайте пока…
Кузнецов прижался грудью к брустверу. Сергуненков прополз
метров пять в сторону кустиков в черные созвездия воронок впереди орудия,
зарываясь в снег, перемешанный с выброшенной разрывами землей. Видно было, как
двигалось его извивающееся худенькое тело среди оголенных кустиков, наполовину
срезанных осколками, - и все в Кузнецове ждало опережающего сверкания пулеметных
очередей, пущенных по Сергуненкову из-за танков. Самоходка вела огонь вправо, в
направлении моста, в сторону орудия Уханова, где темно и багрово буйствовало
пламя, обволакивая атакующие танки, и тот, кто стрелял из пулемета, не видел
сейчас Сергуненкова. А он полз меж воронок и кустиков, исчезал за сугробами,
нырял и выныривал, расталкивая локтями, головой снег, и уже заметно сокращалось
расстояние между ним и двумя дымившими громадами танков, за которыми стояла
самоходка.
"Поскорее бы войти ему в полосу дыма, - думал с
надеждой Кузнецов, лежа стучащим сердцем на бруствере, отсчитывая метры
пространства до невидимой за танками самоходки, - поскорее бы в дым…".