Этот зеркально отполированный патрон Бессонов потом нашел
под батареей парового отопления и долго держал на ладони, чувствуя его странную
невесомость.
… - Комиссар, сколько ему лет? Девятнадцать, двадцать? -
скрипуче спросил Бессонов, нарушая молчание в машине.
– Танкисту?
– И другой там был. На мосту.
– В общем, мальчишки, Петр Александрович.
"Хорьх", мягко покачиваясь на ухабах, мчался с
выключенными фарами. Танки давно исчезли в синеватой мгле морозной ночи. Справа
черным пунктиром шли без огней грузовики с прицепленными тяжелыми орудиями.
Доносился изредка всплеск буксующих по наледи колес, ветром пролетали за
мерзлыми стеклами обрывки команд - и Бессонов, все время чувствуя непрерывное
это движение, думал:
"Да, скорей, скорей!.."
Мягкое тепло от нагретого мотора обволакивало снизу ногу,
успокаивая боль, обкладывало ее, как горячей ватой; механически постукивая,
равномерно махали "дворники", счищая изморозь со стекол. Вся степь
впереди мутно синела под раскаленными холодом звездами.
Сзади фосфорически пыхнул огонек спички, и в машине
распространился запах папиросного дымка.
– Да, двадцать, он так мне сказал, - ответил Веснин и
сейчас же спросил с доверительной осторожностью: - Скажи, Петр Александрович, а
что все-таки с твоим сыном? Так ничего и не слышно?
Бессонов насторожился, крепко сдавил палочку, поставленную
между коленями.
– Откуда известно о моем сыне, Виталий Исаевич? -
спросил он сдержанно, не поворачивая головы. - Ты хотел спросить: жив ли мой
сын?
Веснин сказал негромко:
– Прости, Петр Александрович, не хотел, разумеется,
как-то… Конечно, я кое-что знаю. Знаю, что у тебя сын, младший лейтенант…
Воевал на Волховском, во Второй ударной, которая… В общем, судьба ее тебе
известна.
Веснин замолчал.
– Все верно, - холодно сказал Бессонов. - Вторая
ударная, в которой служил мой сын, в июне потерпела поражение. Командующий
сдался в плен. Член Военного совета застрелился. Начальник связи вывел остатки
армии из окружения. Среди тех, кто вышел, сына не было. Знавшие его утверждают,
что он погиб. - Бессонов нахмурился. - Надеюсь, все, что я сказал, умрет в этой
машине. Не хотел бы, чтобы о событиях на Волховском шептались досужие ловцы
сенсаций. Не ко времени.
Было слышно, как Веснин опустил заскрипевшее стекло,
выбросил недокуренную папиросу, как шофер поерзал на сиденье, точно
предупреждение это относилось лишь к нему, пробормотал:
– Обижаете, товарищ командующий. Сто раз проверенный я…
– Обижайтесь, если не поняли, - сказал Бессонов. - Это
относится и к майору Божичко. Рядом с собой не потерплю ни слишком
разговорчивых шоферов, ни чересчур болтливых адъютантов.
– Все понял, товарищ командующий! - не обижаясь, бодро
откликнулся Божичко. - Учту, если ошибки есть.
– Они у всех есть, - сказал Бессонов.
"Крут и не прост, - подумал Веснин. - Ясно дал понять -
подстраиваться ни под кого не будет. В общем, закрыт на все замочки, не
расположен к откровенности. Что он думает обо мне? Я для него, наверно; только
штатский очкарик, хоть и в форме дивизионного комиссара…".
– Прости, Петр Александрович, за еще один вопрос, -
проговорил Веснин с желанием растопить ледок некой официальности между ними. -
Знаю, что ты был в Ставке. Как он? Представь, в жизни я его видел несколько
раз, но только на трибунах. Вблизи - никогда.
– Что тебе ответить, Виталий Исаевич? - сказал
Бессонов. - Одним словом на это не ответишь.
Так же как и Веснин, ощупью угадывая нового командующего,
невольно сдерживал себя, так и Бессонов не был расположен открывать душу,
говорить о том, что касалось в какой-то степени и сына, о котором Веснин
спрашивал минуту назад. Он все острее чувствовал, что судьба сына становилась
его отцовским крестом, непроходящей болью, и, как это часто бывает, внимание,
сочувствие и любопытство окружающих еще больше задевали кровоточащую рану. Даже
в Ставке, куда пригласили Бессонова перед назначением на армию, в ходе
разговора возник вопрос и о его сыне.
Глава 6
Вызов в Ставку был для него неожиданным. Бессонов находился
в тот момент не в своей московской квартире, а в академии, где два года перед
войной преподавал историю военного искусства. Уже прослышав, что должен быть
подписан приказ о новом его назначении, он зашел к начальнику академии генералу
Волубову, старому другу, однокашнику по финской кампании, трезвому, тонкому
знатоку современной тактики, человеку скромному, негромкому в военных кругах,
но весьма опытному, чьи советы Бессонов всегда ценил. Неторопливую,
перемешанную воспоминаниями их беседу за питьем чая в служебном кабинете
генерала прервал телефонный звонок. Начальник академии, сказав свое обычное:
"генерал-лейтенант Волубов", с переменившимся лицом поднял на
Бессонова глаза, добавил шепотом:
– Тебя, Петр Александрович… Помощник товарища Сталина.
Возьми, пожалуйста, трубку.
Бессонов, озадаченный, взял трубку: незнакомый голос, ровный
и тихий, выученно спокойный, без какого-либо оттенка распоряжения,
поздоровался, называя Бессонова не по званию, а "товарищ Бессонов",
затем вежливо спросил, сможет ли он приехать сегодня в два часа дня к товарищу
Сталину и куда прислать машину
– Если не затруднит, к подъезду академии, - ответил
Бессонов и, закончив разговор, долго молчал под спрашивающим взглядом генерала
Волубова, пытаясь не показать внезапно охватившего его волнения, внешние
признаки которого всегда были ему неприятны в людях. Потом, взглянув на часы,
проговорил обыденным голосом: - Через полтора часа… к Верховному. Вот как,
оказывается.
– Только прошу тебя, Петр Александрович, - предупредил
начальник академии, подержав Бессонова за локоть, - о чем бы там ни спрашивали
тебя, не спеши с ответом. Все, кто бывал у него, говорят: не любит шустрых. И
ради Бога, не забудь - не называй по имени и отчеству, называй официально -
товарищ Сталин. Имени и отчества в обращении не терпит… Вечером заеду к тебе -
подробно обо всем расскажешь.
… В приемной Сталина, отделанной дубовыми панелями, тускло
освещенной в окна серовато-мглистым холодным днем поздней осени, на крепких, с
жесткой обивкой стульях сидели, поджав ноги, в молчаливом ожидании двое
незнакомых Бессонову генералов, и когда немолодой, седоватый полковник,
сопровождавший Бессонова в машине, ввел его, из-за широкого письменного стола,
уставленного телефонами, поднялся маленького роста лысый человек с ничего не
выражающей улыбкой, в скромном штатском костюме, с неприметным, серым, переутомленным
лицом. Глядя Бессонову в самые зрачки, пожав руку несильной бескостной рукой,
он сказал, что придется подождать, не уточняя при этом, сколько ждать, и сам
проводил Бессонова к свободному стулу возле двух генералов.