— Никуда я с тобой не пойду, отпусти!
— А я говорю — пойдешь! — Угарте влепил ей увесистую пощечину.
Ванесса на секунду остолбенела, но тут же истошно завопила:
— Выблядок. — Она бросилась на него, словно кошка, царапая лицо и шею. — Не смей меня трогать своими погаными лапами, сукин сын!
Угарте не делал никаких попыток защититься, только сунул руку в карман и достал нож. В полумраке зала длинное лезвие сверкнуло, как зигзаг молнии.
— Я убью тебя, шлюха! — закричал он, сорвавшись на фальцет.
Ванесса испуганно отступила, а Угарте быстро полоснул себя по левому запястью — показалась кровь.
Все притихли. Те, кто был рядом, подались назад, а Угарте остервенело пилил руку, не спуская с Ванессы глаз.
— Смотри, что я делаю, и запоминай, — проговорил он и кивком головы указал на лившуюся ручьем кровь. — Смотри внимательно!
Роза раздвинула толпу и в один прыжок оказалась рядом.
— Отдай нож, — приказала она, протягивая руку. — Сейчас же отдай.
Угарте уронил нож на пол и застонал от боли.
Роза обняла его за шею, а Угарте поднял руку, показывая ей рану: кровь била фонтаном и стекала на пол.
— Смотри, смотри! — кричал Угарте, меж тем как Роза тянула его за собой, пытаясь увести. — Смотри, Ванесса! Смотри!
Они исчезли за дверью туалета. Одна из девушек наклонилась, намереваясь поднять нож. Кто-то посоветовал ей ни к чему не прикасаться, чтобы не заразиться СПИДом.
Девушка отшатнулась.
Глава 12
Густую темноту площади разбавляло металлическое свечение. Было смутное предрассветное время, ночные тени уползали прочь, затаившись в кронах деревьев и под фонарями. На близлежащие улицы с шумом и гамом выходили припозднившиеся гуляки, чтобы разойтись по домам или отправиться кутить дальше: например, в бар «Маравильяс» — он еще не закрылся — или в «Леди Пепа», что на улице Сан-Лоренсо. Ночь вступала в тот хрупкий период, когда люди чувствуют в душе необъяснимую тревогу и ищут, куда бы приткнуться.
Где-то разбилась бутылка, послышался звон стекла, а вслед за ним — обрывки смеха.
— Кровь вызывает во мне отвращение, — говорила Барбара. — Ненавижу насилие, какого бы толка оно ни было.
Антонио молча нашел ее руку и сжал в своей.
— Пойдем к тебе, пропустим по рюмочке, идет?
— Идет. У нас с тобой одинаковые флюиды. Они вступают в контакт и вибрируют, чувствуешь?
— Действительно, флюиды… вибрация. Именно так. Выпьем по одной и перепихнемся, да? Ты хорошенькая, опять же флюиды совпадают…
— Запросто. Ты мне приятен, располагаешь к общению.
— Ты тоже общительная.
— И потом, надо обсудить, в каких платьях мне сфотографироваться для портфолиума. Я хочу, чтобы снимки получились как можно удачнее.
— Все будет сделано в лучшем виде, вот увидишь.
— У нас с Угарте тоже одинаковые флюиды, я это с самого начала заметила. Очень просто — дело в вибрациях, понимаешь? Или они есть, или их нет. С тобой они у меня появляются.
— Ты прекрасно получишься на снимках, Барбара. У тебя фотогеничная внешность.
— На то я и актриса. Умею входить в тело и душу персонажа и делаю его своим. Полностью перевоплощаюсь. Сейчас я репетирую с Фуэ… нет с Фо, подожди, как его там? Не помню. Он итальянец.
— Дарио Фо
[39]
, — сказал Антонио.
— Вот, вот, — ответила она. — Правильно, его зовут именно так.
Какой-то человек кололся, укрывшись в подъезде. Волосы у него были заплетены мелкими косичками на африканский манер, а в ухе поблескивала серьга. Другой, совсем еще мальчик, готовил следующий укол, подогревая на зажигалке смесь в ложечке. У его ног стояла литровая бутылка пива.
Затарахтев, сорвался с места мотоцикл, и сидевшая сзади девчонка прокричала: — Красота-а-а!
Барбара жила на улице Тесоро, недалеко от площади Маркес-де-Санта-Анна, в убого обставленной маленькой мансарде, похожей на крысиную нору.
Не успев войти, она тут же подожгла на горелке пачули
[40]
и поставила кассету с медитацией дзен
[41]
, пояснив, что звуки подражают шелесту ветра в кронах деревьев и пению птиц на рассвете.
Они уселись на пол, сжимая в руке по стакану сладкого вина. Ничего другого у Барбары не нашлось.
На одной из стен висел голубой коврик со звездочками, аккуратно вырезанными из фольги и расклеенными по всей поверхности вперемежку с каббалистическими и эзотерическими символами. В углу виднелось что-то похожее на нишу с пьедесталом, на котором красовалась большая фотография патлатого типа, одетого в белую тунику.
Барбара объяснила, что это апостол Мхисане Куду — святой индус, приносивший ей удачу.
Она бросила на портрет нежный взгляд и послала ему воздушный поцелуй.
— Апостол ведет меня по жизни, — добавила она. — Когда он на меня смотрит, я чувствую, как мое тело наполняется положительными зарядами.
Антонио не смог различить на кассете ни единого четкого звука, только смутный шум. Он то нарастал, то стихал и напоминал отдаленный гул уличного транспорта, время от времени прерываемый пронзительным свистом.
Просидев некоторое время на полу под аккомпанемент странной музыки, Антонио не выдержал:
— Вчера я побывал в полицейском участке… Туда привели раненного в голову человека, всего в крови, он горько рыдал. А рядом стоял паренек лет четырнадцати, наверное, его сын. Насколько я понял, у него отобрали то ли бумажник, то ли ранец, и он стыдился плачущего отца. Парень всю дорогу смотрел себе под ноги, на ботинки, и с хрустом выкручивал пальцы. Потом появился наркоман с ломкой. Это было что-то! У меня прямо руки чесались запечатлеть его на пленке, но там, естественно, запрещено фотографировать. Бедолага трясся, словно одержимый бесом, пускал изо рта пену и закатывал глаза. Если не ошибаюсь, в таких случаях надо давать метадон, правильно?