Германтов и унижение Палладио - читать онлайн книгу. Автор: Александр Товбин cтр.№ 190

Теперь или никогда?

Теперь!

Конечно, теперь! Чёрные микродыры, затаившиеся вокруг него, повременят, не проглотят.

И смелее, смелее – заводился Германтов, как если бы в полёте своих фантазий, вцепившись в воображаемый штурвал, изготовился к невиданной досель фигуре высшего пилотажа, – не забыл? Смелее: сами по себе факты не существуют, есть только интерпретации! В такие мгновения одержимости он вдруг ощущал себя бестелесным, не чувствовал своих рук и ног, не понимал каким образом сохраняют свои формы штаны, рубаха; окружающий же предметный мир при случайном взгляде на него из этого безумного состояния превращался в призрачные колебания каких-то проекций.

Но… вот и рука понадобилась! Радостно, с неожиданной лихостью какой-то хлопнул ладонью по столу, с такой богатырской силой хлопнул, что на коврике своём игриво мышка подпрыгнула; впрочем, подсвечник не шелохнулся; и письменный стол за компанию с трёхпузым чёрно-кожаным диваном даже не дрогнули; и вообще – мир не перевернулся…

– Пока не перевернулся, пока, – сказал себе, торжествуя, Германтов и снова хлопнул что есть сил по зелёному сукну столешницы. – Всё, книга готова: готова! Её только надо написать, всего-то – написать, да так, чтобы…

И он напишет, напишет… Ему послышались литавры, фанфары.

А если что-то не так, как хотелось бы вам, достославным, давно отлитым в мифологической бронзе героям книги, напишет – не надо распускать руки, кулаками махать, всё же в свободной стране живём, цивилизованно поступайте, дорогие мои и высокочтимые Андреа и Паоло: опровержения посылайте в газеты или иски подавайте в суд; если обоснованно сомневаетесь в справедливости петербургского суда, что ж, подавайте свои иски в венецианский… Опять радостно по столу шарахнул.

– Желать – невозможного! Желать – невозможного! – дважды повторил он девиз вольных каменщиков, которому привык следовать.

О, он, приближаясь к невозможному, наедине с собой попирует сегодня, непременно попирует: отметит принципиальную готовность своей воображённой и смакетированной мысленно книги, отметит – выпьет сегодня, когда к вечеру вернётся из академии; у него и пара бутылок выдержаного чилийского красного припасена, и беленькое есть, итальянское, умбрийское, «Орвието Классико», и коньяк есть, и любимый сорт арманьяка, и даже шампанское, сухое-сухое – в память о прадеде? – торжественного случая дожидается в холодильнике.

И торжественный случай на мази – он знает уже, с чего начать книгу!

Никаких вступлений-предисловий, никаких прологов: он сразу начнёт со сверхмощной вспышки, с того, что, войдя в виллу Барбаро, увидит, а увидит он вовсе не то, совсем не то, что видят слепо верящие глазам профаны, нет уж, соблазны разума, коллапсы чувственной пытливости введут его в… Он одухотворял виллу-фреску, наделял её памятью, особенным, не чуждым рефлексиям сознанием, особенным языком и намеревался мгновенно вступить с божественной натурой в иррациональный контакт; да, книгу начнёт он со сверхэмоции, со зрительного экстаза, неотделимого от творческого экстаза, и лишь затем…

Несомненно, начнёт он с фантастичного впечатления, куда как реально перемешавшего в сознании все игровые правила; начнёт с описания взрыва-вспышки.

С Большого – для него, Германтова – взрыва!

Порождающего взрыва, разумеется – и итожащего, но – и это всё же главное для него сейчас – порождающего.

Начнёт он с подробного, даже обстоятельного описания того, что описанию не подлежит: опиши поди-ка взрыв-вспышку на солнце! Но он, ослеплённый, не упустит никаких оттенков, нюансов… Он, слава небесам, не астрофизик, затянутый в мундир строгой науки, он-то увидит всё-всё-всё, о, он и разные эпохи, озарённые вспышкой, одновременно увидит, и в маленькой вилле Барбаро, столько смыслов в себя вобравшей, как в капле, отразится Вселенная.

В книге – о, да это же – восхитился – почти подарочное издание! – большой корпус изумительных цветных иллюстраций, занимающий едва ли не половину книжного объёма. Германтов мечтательно откинулся на спинку кресла и, не пытаясь унять лихорадочное волнение, подержал книгу на ладони: хотите – верьте, хотите – нет, он ощутил её, ненаписанной, тяжесть; а какой эффектной была слепяще отглянцованная суперобложка! Вся она, эта многокрасочная суперобложка – квинтессенция смыслов и символики книги: резко увеличенный фрагмент отснятой им самим непрерывной, все стены, своды-потолки и пространства обволакивающей фрески, которую ему, впрочем, ещё предстоит отснять. Да, да, он не без трепета листал неизданную книгу свою, а у книги была ведь суперобложка. Да, отполированная, слепящая, а внутри, в книге самой, повествующей о незримом, – разрывы, перебои, противоречия, от которых при чтении дух захватывает и уходит из-под ног почва: вот бы удивились, прочтя, Бартенев, Штример, Шанский, о, ему было интересно мнение именно тех, кого уже нет на свете! И как бы, наверное, удивилась и восхитилась Катя! А пока он видел неотснятую ещё им в острых ракурсах и взаимных наложениях архитектуру-живопись во всех её вопиющих саморазрушениях и самовосстановлениях. Оставалось, правда, подобрать в многоцветных интерьерах виллы конкретный фрагмент для суперобложки, причём хитро, не без задней мысли подобрать: вроде бы всё, как видим мы, не задумываясь, живопись и только живопись – статичный или динамичный по компоновке своей фрагмент, фигуративный или абстрактный, горячий, тёплый или холодный. Однако поверх веронезевской феерии – обескураживающе строгий белый шрифт: «Унижение Палладио».

А чем он книгу закончит, чем?

Желателен, почувствовал, открытый финал.

Да-да, конечно – открытый.

Зазвонил телефон.

Германтов вздрогнул от неожиданности, но вспомнил о Наде-Насте из «Евротура»; наконец-то проснулась…

Взял трубку.

* * *

– Это Юрий Михайлович? Здравствуйте! Вас беспокоит Виктория Бызова из «Мойки. ru». Вы, наверное, знаете об аукционе Кристи в Венеции, назначенном на середину марта… в одном из лотов…

Германтов закипал от бешенства: над ним издеваются?

Сговорились, чтобы вывести-таки из себя?

Если бы эта Виктория появилась у него на пороге, он бы, ей-богу, не удержался, швырнул в неё, подосланную чёртом, подсвечник.

А номер домашнего телефона его берут все, кому не лень торговаться на международных аукционах, из базы данных, которую теперь бойкие коробейники продают в поездах метро?

– По моей информации в лоте «Личные бумаги» могут быть интересные для вас… Они, возможно, касаются вашего… Пока это лишь мои подозрения, я, надеюсь, многое уточнится на месте, но, думаю, уже сейчас, до аукциона, нам полезно было бы встретиться, обсудить…

– Извините, – прервал Германтов с максимально доступной ему твёрдостью в голосе, – я очень вам благодарен за этот звонок, но у меня, к сожалению, срочные дела, очень срочные, раньше, чем дней через десять-двенадцать, я никак не смогу… Да, досадно, но когда всё уточните, мы с вами и побеседуем…