Германтов и унижение Палладио - читать онлайн книгу. Автор: Александр Товбин cтр.№ 191

* * *

Положил трубку, сидел в тишине.

Джоттовский дьявол, оставаясь там, в Ассизи, за живописным облаком, следил, однако, за ним.

И готовил ему ловушку?

Экран монитора почернел, зато на кухне беззвучно сиял и мельтешил телевизор, а-а-а, «Преступление в Венеции», анонс следующей серии, которую покажут сегодня вечером: промелькнул прямой, как линейка, отрезок венецианской дамбы с летящим по ней маленьким синим «Фиатом», потом – поворот на хорошо знакомую Германтову дорогу в Виченцу; примчавшись в Виченцу, комиссар с полицейским в оконном свете адвокатской конторы, чей клиент, богатый венецианец, торговец дорогими винами, накануне был найден мёртвым – заколотым кинжалом – в Дорсодуро, близ аббатства Сан-Грегорио… Да, комиссар с полицейским у окна адвокатской конторы – до чего же выразительны два чёрных их силуэта на фоне скульптурно-солнечной базилики Палладио! – изучают побочные, но вполне загадочные улики: какую-то амбарную книгу с наспех вырванной страницей, разбитую антикварную тарелку…

Потом «Фиат» несётся обратно, в Венецию; вернувшись, комиссар выходит на балкон с балясинами, курит, смотрит задумчиво на Большой канал.

А вдруг Палладио под конец жизни уже готов был изменить своим принципам, правилам? Готов, не готов… вот если бы изменил, это стало бы научной сенсацией! Но, пожалуйста, документик об отречении от принципов-правил – дескать, ничем не унижен я, это мой собственный осознанный выбор. Его, документик такой, можно выслать на мой, продающийся в метро, электронный адрес… «Ну а если отречения не было, – вновь подумал Германтов, – если Палладио, храня верность себе, задет за живое моим концептом, пусть подаст в суд с требованием возместить извинением моральный ущерб или, на худой конец, пусть напишет развёрнутое опровержение и разошлёт его по электронным и бумажным газетам…»

Но невесело на сей раз подумал: а если Палладио отрекался вынужденно, под давлением обстоятельств, а отрёкшись…

И совсем ему невесело стало. Сам-то он, проницательный ЮМ, запоздало расхлёбывал давнюю ошибку судьбы или всё же проходил сейчас незряшное, ведущее его к чему-то важному испытание?

Окатил вновь, как на рассвете, липкий необъяснимый страх – ощутил близость множественности невидимых чёрных микродыр? Внешне – всё как всегда по утрам, привычно: сидел перед компьютером, за столом с зелёным суконным верхом с мемориальными чернильными кляксочками, с львиными масочками по углам столешницы, сидел в своей квартире на Петроградской стороне, на спокойной и милой такой Ординарной улице, перед ним, за дверным проёмом, была залитая отражённым солнечным светом кухня, а будто какое-то мистическое кольцо сжималось вокруг него или затягивалась петля… Или – мало ему было одной петли? – опутывала его какая-то бесплотная сеть; ничего себе карантин! Эти звонки – как скоордионированная дьяволом злокозненная атака; им бы, раззвонившимся, только бы выбить его из колеи… Он издавна хотел разузнать хоть что-нибудь об отце, об отце-литераторе прежде всего, у костёла Святой Екатерины на Невском неизменно вспоминал про него, да, когда-то даже разысканиями, правда безуспешными, занимался, но в последние годы поисковая активность как-то сошла на нет, уже и перестал даже укорять себя за бездействие, судьба отца, отступая всё дальше в сгущавшуюся темень забвения, для него утрачивала болезненную значимость. Да и мамино прошлое сквозило загадками; афишами и патефонными пластинками сведения о жизни её явно не исчерпывались, однако десятилетия минули в глухой предательской забывчивости, он всё реже вспоминал маму, а сам грудной голос её словно затих навсегда вдали, и тут-то небесный мамин голос донёсся издалека; именно сейчас, когда он собирает из ускользавших мыслей-слов такие важные для него строчки, когда сосредотачивается на сути главной, но не написанной ещё своей книги, каким-то доброхотам приспичило вдруг вывести его из равновесия, сообщить о том, что Юркун когда-то расслабленно набросал на клочочке ватмана от нечего делать маму, о том – сенсация за сенсацией! – что в кипе заплесневелых бумажек якобы нашлись те бумажки, что могли бы иметь отношение к папе; ну что из стоившего внимания там могло бы найтись – именная почтовая квитанция на бандероль с рукописью, которую никто так и не получил? Или слепой, на тоненьком вощёном листочке – после мамы оставались такие листочки со старыми, никому не нужными справками для собеса из жилконторы – договор с ломбардом о закладке серебряных семейных ложек? Слов нет, более чем трогательная забота о престарелом сентиментальном сыне, спасибо, но почему – сейчас?

Где вы, дорогие мои, раньше были?

По телевизору выкрикнули-объявили рок-группу…

Проказники-эпатажники – буква «Ы» в слове аукцион: аукцЫон; закулисный, зловредный насмешник – лидер группы – встрепенулся, выскочив из-за складок, задёргался, руки-ноги раскидывая в цветоносных дымах, которыми заклубилась сцена, чтобы простое, хотя иностранное, искажённое намеренно слово и грядущее событие со стуком молотка, притаившееся за простым словом, специально для него, Германтова, и без того недоумевающего, дрожащего от волнения, столь издевательски, с таким нагловато-многозначительным изяществом срифмовать?

Аукцион, аукцион-аукцЫон… У него – священный карантин, сидит себе взаперти, в запайке, будто бы в консервной банке, в собственном соку, а у них, озаботившихся вдруг случайными фактиками-фантиками из прошлого незабвенных его родителей… Ерунда ерундой, а – страшно и дрожь пробирает… От выделяющего холодный пот совпадения? Он в своём замкнутом мирке смотрит сны, просыпается, пьёт кофе, предвкушая открытия свои и обдумывая идейные перипетии книги, а тем временем в параллельном мире трубит сбор труба, равнодушные к нему неутомимые анонимы под надзором нечистой силы принимаются плести, как пауки, свою паутину. Словом, страшно ему лишь потому, что он и все они – включая Ванду, чудом приземлившуюся на аэробусе без шасси! – все-все, слетающиеся будто бы по тайному сговору на более чем странный аукцион, окажутся в Венеции в один и тот же день, четырнадцатого марта? Куда влечёт нас рок событий… и во что сам-то он помимо воли своей вовлечён? Завязка как в скверном детективчике, фи… Германтов брезгливо поморщился, скривив улыбочку, как если бы гримасничал с отражением своим в зеркале. Чур, чур, а не отвертеться тебе, мой дорогой ЮМ, всё-таки вовлечён: тяжёлый межконтинентальный аэробус садится на одну стойку шасси, сказочно спасённые пассажиры, пошатываясь и всё ещё испуганно толкаясь на трапе, не способны поверить, что родились в рубашках, о, он сразу выделяет на трапе Ванду – только она, настоящая пани, да ещё с налётом чисто французского шарма, умеет таким эффектно элегантным пышным узлом повязывать длинный шарф! Она, заплаканная, с мольбой-надеждой смотрит на него. Чем чёрт не шутит, пока Бог спит? Нет, нет, и во сне видит Бог, всё видит: он, Германтов, действительно не желает встречаться с премилой Вандой, по крайней мере в ближайшие дни, в Венеции, не желает, не до неё… Разве что в августе, когда книгу допишет и отшлифует, не раньше, в августе он и с набегом на престижный Довиль будет согласен, и на маленький шарм-отель где-нибудь на Луаре с кувшинками и поросшими душистым клевером берегами согласится, и ещё Ванде когда-то хотелось побывать в Ломбардии, на озёрах – почему нет? И даже на игрушечном пароходике можно будет сплавать в Люцерн… Так, вскинул руки, не поддаваться дешёвому шантажу заплаканных женских глаз, и – долой напрасные страхи! Не только с Вандой – ни с кем из знакомых ли, незнакомых ему охотников за жареными артефактиками, пролежавшими под спудом лет, он не желает встречаться-видеться; ни с кем! Все-все, кому почему-то – клюнули на шутливую подначку чёрта? – приспичило тронуться в неблизкие пути, благополучно слетятся-съедутся, чтобы отправиться шумною гурьбою, восхищённо озираясь по сторонам и неуверенно тыча пальцами в раскладные туристические карты Венеции, в палаццо Корнер-Спинелли, на аукцион. В их гомонящую гурьбу по логике вещей должен был бы и он затесаться, возможно, даже должен был бы идти впереди гурьбы, ведь ещё недавно он так был озабочен таинственным прошлым отца, пробелами в судьбе мамы, однако предпочтения его резко переменились: ничто его в ближайшее время не сможет отвлечь от книги, ничто, и именно поэтому в день аукциона он возьмёт да и смоется из Венеции, покажет длинный нос чёрту – озорно приставил большой палец к носу и пошевелил-подёргал остальными четырьмя пальцами растопыренной кисти, – да, он в тот самый аукционный день, четырнадцатого марта – слава Богу слава, давно и до мелочей, согласованному маршруту, – Он укатит с протяжным гудком на одиннадцатичасовой электричке в Мазер и там, на фоне зелёных мягких холмов, под цветистой сенью виллы Барбаро, забудет обо всей этой ерунде, испытает…