В мирное время эта встреча никогда не состоялась бы, но тогда, в Луисвилле, он был молодым офицером и, стало быть, на время – джентльменом. Дэзи «была первой «девушкой из общества» на его пути… и Гэтсби с ошеломительной ясностью постигал тайну юности в плену и под охраной богатства, вдыхая свежий запах одежды, которой было так много, – а под ней была Дэзи, вся светлая, как серебро, благополучная и гордая, бесконечно далекая от изнурительной борьбы бедняков.
Не хочется думать, что война Гэтсби, храбрость, майорские погоны и боевые ордена – такая же фикция, как он сам. Выдуманную биографию он рассказывает Нику Каррауэю и показывает ему весьма сомнительную награду, которую таскает в кармане. Пару лекций для офицеров в Оксфордском университете он выдает за обучение, но ему хватает мужества признаться во лжи. Дэзи уже давно замужем за Томом Бьюкененом, великолепным бездельником, игроком в поло и выпускником Йеля, озабоченным судьбой белой расы.
Гэтсби при помощи Каррауэя вновь встречается с Дэзи. Но зачем эта встреча и все, что последует за нею?
– Вы слишком многого от нее хотите, – рискнул я заметить. – Нельзя вернуть прошлое.
– Нельзя вернуть прошлое?! – недоверчиво воскликнул он. – Почему нельзя? Можно!
Он тревожно оглянулся по сторонам, как будто прошлое пряталось где-то здесь, в тени его дома, и, чтобы его вернуть, достаточно было протянуть руку.
Смерть настигает и Гэтсби – от руки человека из Долины Шлака, Уилсона, мужа любовницы Тома Бьюкенена. Том Бьюкенен, по сути дела, направляет руку обезумевшего мистера Уилсона, пусть даже спасая Дэзи. Но Гэтсби все же дорог Нику – он вспоминает о нем с сожалением, и тем грустнее ему понимать, кто в конечном счете уничтожил Джея:
Они были беспечными существами, Том и Дэзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз, предоставляя другим убирать за ними.
Фицджеральд научился у Джозефа Конрада рассказывать через рассказчика, который наделен умом, характером и зоркостью. Каррауэй не сразу попадает под очарование своего нового знакомого: Гэтсби для него одновременно и любопытен, и заслуживает осуждения. Он почти всегда приятен, обаятелен, добр. ФСФ напоминает нам о его темной стороне, деля его, как стивенсоновского персонажа, на славного Гэтсби и мерзкого жирного мистера Вулфшима, гангстера с волосатыми ноздрями. Чем больше Ник узнает о Джее, тем труднее ему сделать окончательный вывод:
Джеймс Гетц – таково было его настоящее или, во всяком случае, законное имя. Он его изменил, когда ему было семнадцать лет… Вероятно, это имя не вдруг пришло ему в голову, а было придумано задолго до того. Его родители были простые фермеры, которых вечно преследовала неудача, – в мечтах он никогда не признавал их своими родителями. В сущности, Джей Гэтсби из Уэст-Эгга, Лонг-Айленд, вырос из его раннего, идеального представления о себе. Он был сыном божьим – если эти слова вообще что-нибудь означают, то они означают именно это, – и должен был исполнить предначертания Отца своего, служа вездесущей, вульгарной и мишурной красоте. Вот он и выдумал себе Джея Гэтсби в полном соответствии со вкусами и понятиями семнадцатилетнего мальчишки и остался верен этой выдумке до самого конца…
Вульгарность – розовый костюм, тысяча рубашек с монограммой, чудовищный автомобиль «цвета густых сливок» и нуворишеские интерьеры – сочетается с мальчишеской незрелостью. Однако для Фицджеральда важно еще и то, что «…Гэтсби… вырос из его раннего, идеального (платоновского) представления о себе». Гэтсби – это Америка, та самая «…единственная нация, которая гордится безрассудством, гордится своей Американской Мечтой…». Фицджеральд пристально и недобро всматривается в эту черту национального характера, тянущегося из «идеального представления о самом себе». Начав, казалось бы, вполне ностальгическое и романтичное любование бытом и нравами, писатель уходит далеко в душу своей страны.
«Ночь нежна»: взгляд во тьму
Париж 1920-х был, наверное, самым ярким и важным периодом в жизни ФСФ. Молодых и амбициозных иностранцев, особенно американцев, там были сотни. В «Динго-баре» он познакомился с Хемингуэем, и это была сложная и тяжелая дружба – от близости и взаимовыручки вначале до враждебности и напряжения в конце. С самого начала Хемингуэй не ладил с Зельдой, слово «сумасшедшая» появилось в его оценках почти сразу, он считал, что Зельда спаивает Скотта, чтобы не дать ему отвлекаться на роман, а плодить рассказы на продажу он мог и так, а Зельда обвиняла Скотта в гомосексуальной связи с Эрнестом. Большинство профессионалов безмятежно гнали тексты для Collier’s Weekly, The Saturday Evening Post и Esquire, писали легкие романы с расчетом на продажу прав Голливуду, и ФСФ вынужденно не был исключением. Хемингуэй готов был на серьезные трудности, лишь бы работать по-настоящему, и осуждал Скотта за то, что его малая проза больше не была прежней, теперь он подстраивался под вкусы массового читателя, развлекая и успокаивая. Талантливые вещи попадались и там, но много, много реже.
ФСФ предлагал Хемингуэю поддержку – рекомендовал его роман Scribners, обеспечивал доброжелательную критику, которую Эрнест принимал как должное, посылал безденежному автору с семьей деньги. Но Хемингуэй в конце концов решил, что это все для него оскорбительно и сам ФСФ заслуживает лишь жалости. В «Снегах Килиманджаро» прозвучала несправедливая и неверная, снисходительная фраза о «бедняге Скотте Фицджеральде», которого согнуло открытие, что богатые на самом деле не особенные. (В экранизации «Снегов…» 1952 г. главного героя сыграет тот же Грегори Пек, что сыграл ФСФ в «Возлюбленном язычнике» 1959 г.) Ранен ею ФСФ был глубоко: он всегда тяжело переносил предательство. Звезда Хемингуэя восходила, он становился знаменем стиля новой литературы и останется им надолго, поэтому ему поверили очень многие. ФСФ больше никогда не будет с ним так дружен, как тогда, в майском Париже 1925-го.
К 1926 г. Scribners выпустило три сборника рассказов ФСФ, продававшихся вполне удачно, и Фицджеральды снимают виллу в еще более фешенебельном месте, Жуан-ле Пенне. Там Скотт работает над новой вещью, «Ночь нежна» (Tender is The Night, 1934), – уже не так легко и радостно, в суете, в усилившейся тяге к спиртному, в учащающихся ссорах с Зельдой. Напиваются уже оба, в одной из таких ссор, завершившихся дикой дракой, Зельда кидается под колеса их машины и он едва не нажимает на газ… Они ныряют в море с высоких скал, они гоняют по серпантинам, но Зельда начинает переходить даже собственные границы.
Когда летом 1935 г. Мэрфи привозят их в ресторан в Сент-Поль-де-Ванс, построенный на склоне горы, они садятся у самого парапета и спуска в десять широких каменных ступеней. Неподалеку сидела знаменитая Айседора Дункан, с которой Мэрфи были знакомы; они представили ей Скотта, упавшего перед ней на колени. Дункан коснулась его волос и нежно сказала: «Мой центурион…»
Зельда, молча смотревшая на это, встала и прыгнула через стол, грудью вперед, на ступени. Пока все приходили в себя, она вернулась. Ободранные колени, порванное платье, но в остальном целая и даже не особенно пострадавшая.