Томский поднял глаза к потолку. Ржавый крюк, на котором была подвешена лампочка, должен был выдержать его вес. Чем не выход? Достать из брюк ремень, закрепить его на крюке, встать на табуретку и просунуть голову в петлю. Покончить разом с Джекилом и Хайдом.
Руки его коснулись пряжки ремня, но он тут же отдернул их, словно обжегшись.
«Ты даже не гэмэчел, Томский. Создания профессора Корбута, может, и не отличались покладистым характером, но и трусами тоже не были. Желаешь пойти по пути наименьшего сопротивления? Повеситься, предоставив другим расхлебывать кашу, которую заварил? Ловкач! Небось, трудно оставаться мужиком до конца? Что ж, скатертью дорожка – вешайся!»
Томский вернулся на кровать. Лег, прикрыл глаза. Как славно было бы, окажись все произошедшее сегодня кошмарным сном! Тешить себя такой надеждой не так уж и глупо. В последнее время он видел много снов. Во многих – убивал. А на поверку все оказывалось лишь кошмаром, порождением больного сознания. Что если он вновь оказался в сетях очередной чудовищной галлюцинации?
«Брось, Томский. Галлюцинация – верить в то, что эта история закончится хорошо. Ты ведь видел мертвого Мишку. Зрелище было чересчур реальным, чтобы приписать его игре воображения. До пацана можно было дотронуться. Прикоснуться так же, как к ране на твоей голове и царапинам на твоей груди. Отсюда вывод: ты конченый человек. Открывай глаза, вставай и вали сдаваться!»
Томский услышал скрип двери. Легкие шаги жены. Лена присела на кровать. Теплая рука коснулась Толиной щеки. Он открыл глаза. Вымученно улыбнулся.
– Русаков сказал, что у тебя был приступ… Теперь лучше?
Продолжая улыбаться, Толя покачал головой:
– Хуже, девочка. Лучше мне уже не станет. Никогда.
– Что за чушь ты несешь? – возмутилась Лена. – Опять хочешь меня напугать?
Томский привстал и крепко обнял жену.
– Пришла настоящая беда. Нам надо попрощаться.
– Ты опять уходишь? Оставляешь меня?
– Можно сказать и так, – Толя бережно коснулся ладонями подбородка жены, приподнял его и поцеловал Елену. – Когда ты все узнаешь, я буду очень далеко. Это все, что я могу сказать. Мне пора.
Томский снял руки жены со своих плеч и встал.
– Прости меня, Лен. Я был не слишком хорошим мужем.
У двери Толя обернулся. Он хотел запомнить Лену такой, как сейчас. До того, когда она все узнает. Глаза жены были широко раскрыты от удивления, губы шевелились. Она силилась что-то сказать. Толик поспешил выйти, чтобы не слышать слов, которые могли бы сделать его слабым. Выбить почву из-под ног в самый ответственный момент.
Русаков был у себя. Один, что очень обрадовало Толика. Он хотел сделать признание без посторонних. Так, чтобы комиссар не принял откровение за шутку.
«Без посторонних? А разве в этом кабинете собирались посторонние? Сюда приходили те, кого ты считал своими лучшими друзьями. А теперь у тебя больше нет друзей. Отныне и навсегда посторонними для тебя будут все. И ты – для всех…»
Увидев Томского, комиссар улыбнулся:
– Ну вот. Не скажу, что выглядишь огурцом, но смотришься вполне сносно. Знаешь, товарищ Томский, когда все закончится, я покажу тебя одному врачу. Говорят, что он без всяких лекарств творит чудеса. Обязательно поставит тебя на ноги.
– Все уже закончилось. Мистер Хайд не нуждается в помощи доктора Джекила, – глухо ответил Толик. – Ты, товарищ Русаков, был абсолютно прав насчет клетки. Она понадобилась нам даже раньше, чем ты предполагал.
– Гм. Ты… вычислил убийцу?
– Да, – Томский рванул ворот куртки. На пол посыпались пуговицы, лопнула ткань. – Убийца перед тобой, комиссар.
Глава 5
Клетка
Лишь когда выключили большинство лампочек и платформу осветило только дежурное освещение, Томский вздохнул с облегчением. Яркий свет резал глаза, вызывая прилив крови к голове. Пульсирующие удары в висках мешали думать. Не позволяли сосредоточиться на какой-то конкретной мысли. Теперь стало значительно легче.
Весь остаток дня Толик просидел на корточках в углу клетки. Впрочем, «угол» был здесь понятием абстрактным – клетка стояла в центре платформы. Куда бы ни приткнулся узник, он все равно был на виду.
Решившись наконец сменить позу, Томский застонал – ноги затекли, превратившись в деревянные колоды. Прошло несколько минут, прежде чем их удалось выпрямить.
Неподалеку от клетки сидел часовой. Новый, незнакомый парень. Его волосы, остриженные еще в Берилаге, не успели отрасти. Может, из-за этого, а может, из-за мягких, почти женственных черт лица он выглядел очень беззащитно, даже с автоматом в руках. Арестантские брюки ему удалось сменить на поношенные, но еще крепкие хаки военного покроя с накладными карманами на коленях. А вот новую куртку парень получить не успел – так и щеголял в полосатой арестантской робе. Толя даже видел светлый прямоугольничек оторванной нашивки с номером узника концлагеря. Ничего. У него все впереди. Одежда – дело наживное.
Часовому очень хотелось спать. Он то и дело начинал клевать носом, опускал отяжелевшие веки, но потом резко вскидывал голову и смотрел на Томского. Наверное, считал, что герой-освободитель, с легкостью переквалифицировавшийся в жестокого убийцу, способен выкинуть любой номер.
«Не боись, паря. Я исчерпал список своих номеров. Не сбегу, потому как бежать мне некуда. Не способен я больше на фокусы. Если ты думаешь, что в клетке сидит Анатолий Томский, то очень ошибаешься. Перед тобой только его оболочка. Видимость. Человека больше нет».
Часовой словно услышал мысли Толика. Поставил автомат между колен, прислонился к нему щекой, закрыл глаза и засопел. Этот звук окончательно вернул Томскому душевное равновесие, если в его положении вообще можно было вести речь о каком-то равновесии.
И все же самое трудное осталось позади. Пятнадцать минут, которые ушли на то, чтобы спуститься из вестибюля и пройти через платформу, показались Толе вечностью. Он шел к клетке в сопровождении Русакова и Аршинова. Причем оба выглядели так, словно были виноваты не меньше Томского.
Поначалу жители станции не поняли, в чем дело. Даже несмотря на то, что Толя специально, напоказ, заложил руки за спину. Лишь когда он вошел в клетку, а комиссар запер решетчатую дверь на навесной замок, по платформе прокатился глухой ропот.
Томский занял свое место в углу. Опустил голову на колени, чтобы не встречать ни сочувственных, ни враждебных взглядов. Самыми тяжелыми оказались несколько первых минут. До ушей доносились обрывки сказанных полушепотом фраз. Отдельные слова. Томский. Мальчик. Убийство.
Когда люди вернулись к работе и разговоры заглушили удары ломов, стало значительно легче. Прошел день. На ночь к клетке приставили часового. Томский знал, что это произойдет, но появление человека с автоматом все равно стало для него событием.