Заложник. История менеджера ЮКОСа - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Переверзин cтр.№ 41

Однажды я чувствую, что начинаю заболевать. Простуда или грипп. Меня мучает сильный кашель. Знобит, чувствую слабость. Мне бы отлежаться и отоспаться, но здесь это остается несбыточной мечтой… Вместо лечения – три маршировки в день. Я считаю дни до длительного свидания, надеясь там отлежаться. Во время телефонного разговора прошу жену привезти мне лекарства.

Наступает день долгожданного свидания. После утренней маршировки и проверки вездесущий Назар ведет меня в комнату длительных свиданий, где меня передают на руки надзирателю. После обыска я переодеваюсь в спортивный костюм и поднимаюсь в комнату. Длинный коридор с общим душем и туалетом упирается в кухню, где можно готовить. В коридоре общий холодильник, забитый продуктами, привезенными родственниками. Одиннадцать двух– и трехместных комнат на всю зону, где сидит около двух тысяч человек! Дней и комнат на всех не хватает, и осужденные терпеливо ждут, когда наступит право на длительное свидание в соответствии с Уголовно-исполнительным кодексом, а потом ждут своей очереди, чтобы этим правом воспользоваться. Дневальные, СДИП и прочие суки идут вне очереди.

Я захожу в маленькую комнату и вижу своих родных. У меня кружится голова. Все происходит как во сне. Вижу жену и сына, выросшего и отвыкшего от меня за эти за три года. Ребенок стесняется и, не зная, как себя вести, неловко обнимает меня. Я с трудом сдерживаю слезы. Я не хочу, чтобы они знали, как мне здесь плохо, не хочу их расстраивать, пытаюсь улыбаться и шутить. В комнате стоят железные кровати, на которые для удобства родственников предусмотрительно положены деревянные щиты. Матрас, одеяло, подушки. Мы застилаем кровати привезенным женой постельным бельем и разбираем сумки. Я смотрю на продукты, о которых и не мечтал, вкус которых совершенно забыл. На свидание можно привозить все – кроме алкоголя и наркотиков. Сырое мясо, картошку, все без ограничений. Мне совсем не хочется есть, я принимаю лекарства, пью чай, ложусь на кровать и проваливаюсь в сон. Проснувшись, я быстро прихожу в себя. Мы сидим, пьем чай и разговариваем. Я иду в грязный душ, где тщательно моюсь и перестирываю все свои вещи. Несколько дней вне стен карантина – редкая возможность отдышаться и набраться сил. Мой сын ни на минуту не отходит от меня, с детской искренностью и непосредственностью целует меня и обнимает. Он напрягается изо всех сил, пытаясь сдержать набежавшие слезы…

Два дня пролетают как один миг. Приближается час расставания. Это очень больно. У меня была мысль вообще отказаться от длительных свиданий, чтобы не испытывать эту боль вновь и вновь. За несколько дней общения с родственниками ты забываешь о том, где находишься, что тебя ждет там. В момент прощания ты вспоминаешь все. Расставаться не хочется, но надо идти.

Денис не выдерживает и начинает плакать. Он не хочет уезжать и, пытаясь сформулировать свои чувства, приобнимает меня и произносит: «Папа, мне без тебя скучно». От этих слов у меня будто сердце останавливается. Надо идти. Мы прощаемся. Меня ждет маршировка, Дениса – школа, жену – работа. Я ухожу. Опять обыск. Меня тщательно досматривают и отпускают в отряд.

* * *

Уклад жизни в каждой колонии определяется не законом, а степенью самодурства начальника и его окружения. Рамки закона не только позволяют, но и обязывают администрацию сделать жизнь зэка вполне сносной. Но закрытость системы, отсутствие реального, а не бутафорского контроля со стороны общественности, круговая порука порождают вседозволенность и безнаказанность. В результате все упирается в личностный фактор. За годы заточения мне довелось бывать во вполне пристойных комнатах свиданий. Но там не пропускали лекарства и не давали звонить. В колонии строгого режима в Мелехово можно было спокойно оформить подписку на журналы или получать их в посылках и передачах. Но в той же Владимирской области, в колонии общего режима в городе Покров, работница комнаты свиданий, люто ненавидимая всеми осужденными, билась в истерике и вырывала картинки из полученного мною в посылке журнала «Men’s Health». В том же Покрове строго-настрого запрещалось передавать любимый мною мед, который в Мелехово спокойно пропускали в неограниченных количествах.

Поднабравшийся сил, одухотворенный, но грустный я возвращаюсь в отряд, где меня ждут бесчисленные маршировки, уборки и другие не самые приятные дела. Пошел уже четвертый месяц моей жизни здесь – точнее сказать, существования. Я узнаю, что из отпуска вернулся начальник колонии – полковник А. В. Новиков. Написав несколько заявлений с просьбой принять меня по личному вопросу, я жду своего часа. Наконец, после нескольких недель ожидания, меня ведут к нему на встречу. Для таких встреч у него имеется специальный кабинет, неплохо отремонтированный (очевидно, на деньги заключенных). У него есть еще два кабинета. Один – в штабе на территории колонии, другой – за зоной. Полковник не без оснований ощущает себя здесь полноправным хозяином. Барство чувствуется во всем. Вальяжная походка, презрительный взгляд. В руках он вертит мое заявление и с любопытством смотрит на меня. Представляюсь: «Осужденный Переверзин Владимир Иванович, 1966 года рождения, статья 160 часть 4, 174.1 часть 4…»

Не дослушав, он прерывает меня и жестом предлагает сесть на стул.

«Гражданин начальник! – обращаюсь я к нему. – Я уже скоро как четыре месяца в карантине! Нельзя ли меня перевести в другой отряд?»

Полковник знаком с моим делом. В некоторой растерянности он задает мне странный вопрос:

«А вы вообще как сюда попали?»

А потом продолжает задумчиво: «И никто не звонил по поводу вас…»

Теперь я понимаю, почему меня так долго держат в карантине. Они ждут указаний из Москвы.

«А вам никто и не позвонит! – уверенно отвечаю я. – Для Генеральной прокуратуры мы отработанный материал. Взять с нас нечего, следователи получили все что хотели, состряпав обвинительный приговор».

* * *

Обо мне забудут на несколько лет: до тех самых пор, пока я не дам согласие выступить свидетелем защиты на втором процессе Ходорковского. До этого времени мы были отданы на откуп местному начальству, которому выполнение задач, не поставленных конкретно перед ними, представлялось по-разному.

* * *

«Вдруг из Москвы позвонят и спросят, а что у вас Переверзин делает?» – очевидно, думалось в тот момент начальству нашей колонии.

«Никаких теплых местечек! Школа, библиотека – никогда и ни за что! Вот грузить, таскать, шить – другое дело. Только физический труд и никаких поблажек!» Так оно и будет длиться все три года здесь, и стану настоящим рабом на галерах. Люди, если вам кто-то другой скажет, что он раб на галерах, не верьте ему! Он самозванец! Настоящий раб – это я!

Своим каторжным трудом я заработаю несколько поощрений и хорошую характеристику. Как мне станет известно впоследствии, мой «подельник» Малаховский, отбывающий наказание в другой области, жил в более приемлемых условиях, но не получил ни одного поощрения. В разных областях местные князьки выслуживались по-разному.