– Почему? У вас уже есть граф. На что вам два?
С чего это у него такое вырвалось?
Пиппа выпрямилась, и Кросс почувствовал себя низким, подлым и неправым.
И он ненавидел то обстоятельство, что она вызывает в нем подобные чувства.
Он хотел видеть ее глаза.
– Снимите маску.
– Нет.
И вот когда он услышал обиду в ее голосе. И оттенок печали.
– Ваша сестра была права.
Слова шокировали его.
– Моя сестра?
– Она советовала не приближаться к вам. Говорила, что вы никогда не держите слово… советовала никогда вам не верить.
Голос был едва слышен, словно Пиппа говорила не с ним, а с собой.
– Мне и не следовало верить в вас.
Кросс услышал это «в». Ненавидел его. И сорвал зло на ней.
– Почему же поверили? Почему поверили в меня?
Она, казалось, удивилась его словам.
– Я думала… – начала Пиппа, но остановилась и перефразировала слова: – Вы видели меня.
«Какого черта это означает?»
Он не спросил.
Она уже объясняла:
– Вы слышали меня. Вы «слышали меня». И не возражали против моих странностей. Мало того, вам, похоже, это нравилось.
Ему действительно это нравилось. Богу известно, он наслаждался этим.
Пиппа покачала головой:
– Я хотела верить, что кто-то способен на все эти вещи. Возможно, если бы вы были способны, тогда…
Она осеклась, но Кросс услышал слова так громко, словно она их прокричала.
«Тогда способен и Каслтон».
Если бы он уже не чувствовал себя полным ослом, сейчас точно почувствовал бы.
– Пиппа.
Кросс снова потянулся к ней, зная, что этого делать нельзя. Зная, что на этот раз не устоит и коснется ее. И может не удержаться от того, чтобы взять ее.
Она отступила, подальше от его рук. И вернулась к настоящему. К нему.
– Нет.
Прежде чем он успел пошевелиться, дотронуться, исправить, она глубоко вздохнула и заговорила:
– Нет. Вы, конечно, правы. У меня есть граф, добрый и хороший человек, который скоро станет моим мужем, и ничто в вашем прошлом, или в вашем настоящем, да и будущем тоже, не должно ничего для меня значить.
Она снова отступила, и Кросс последовал за ней. Как собака на поводке. Ненавидя каждое слово, которое она произнесла. Ее логику и рассудительность. Пиппа действительно не похожа на всех женщин, которых он знал, и никогда еще в жизни ему так сильно не хотелось понять женщину.
Она продолжала говорить, глядя на свои руки, на сцепленные кривоватые пальцы.
– Насколько я поняла, ничто во мне вас не интересует. От меня больше неприятностей, чем я стою, и не следовало рассказывать вам о моих экспериментах,
Кросс остановил ее:
– Это не эксперименты.
Она смотрела на него глазами, казавшимися черными. Ему хотелось сорвать маску с Пиппы, растоптать, а затем отхлестать Чейза хлыстом за то, что устроил все это.
– Конечно, эксперименты.
– Нет, Пиппа. Вовсе нет. Это желание знаний. Потребность в них. Более того, вам необходимо понимание того, что вы собираетесь делать. Того, что вы отказываетесь остановить. И это вас пугает. Вы отчаянно хотите помешать себе чувствовать сомнение и досаду, и страх того, что можете испытать. Вы говорите, что желаете понять, что происходит между мужчиной и женщиной. Между мужьями и женами. Однако вместо того, чтобы идти к тем, кто знает лучше, кто знает по собственному опыту, вы приходите ко мне. В темноте.
Она продолжала отступать. Кросс наступал.
– Я пришла к вам посреди дня.
– В «Ангеле» всегда ночь. Всегда темно.
Он помедлил, наслаждаясь тем, как ее губы слегка приоткрылись. Словно ей не хватало воздуха. Впрочем, ему тоже.
– Вы пришли ко мне, потому что не хотели этого. Обыденности. Пошлости. Вы не хотели его.
– Это неправда, – покачала Пиппа головой. – Я пришла к вам, потому что не понимала, из-за чего вся эта суета.
– Вы пришли ко мне, поскольку заподозрили, что это не стоит суеты с ним.
– Я пришла, думая, что вы человек, которого я больше не увижу.
– Лгунья!
Слово прозвучало резко в маленьком пространстве. Одновременно обвинение и похвала.
Пиппа глянула на него черными пустыми глазами:
– Вы должны были знать. Но лгали мне с самого начала. Обманывали утяжеленными костями. Фальшивыми обещаниями. И вашим «мистер Кросс».
– Я никогда не лгал, любовь моя.
– Даже это ложь.
– Я с самого начала твердил вам, что я негодяй. Вот моя правда.
Пиппа так и ахнула:
– И это отпускает вам грех?
– Я никогда не просил отпущения.
Кросс потянулся к ужасной маске, стащил ее с лица Пиппы и пожалел об этом в тот момент, когда увидел огромные, голубые, переполненные эмоциями глаза.
Нет, не пожалел.
Преисполнился обожания.
К ней.
– Я просил вас оставить меня. Приказывал никогда не подходить ко мне.
Он подался вперед, изводя обоих. Так близко, и так далеко…
– Но вы не устояли. Хотели, чтобы я научил вас вещам, которым вам следовало научиться у него. Вам требовался мой опыт. Мой грех. Мой поцелуй. Не его.
Пиппа не отрывала взгляда от его рта. И Кросс едва сдержал стон при виде голода в ее глазах. Боже. Он никогда не хотел кого-то так сильно, как хотел ее.
– Вы никогда не целовали меня, – прошептала она.
– Я хотел, – вырвалось у него. Простые слова походили на ложь. «Хотел»… и близко не выражало его чувства. Как она прикасалась к нему… какова была на вкус… какой была сама…
«Хотел» – пылинка во вселенной его желания.
Пиппа покачала головой:
– Снова ложь. Вы даже не можете коснуться меня, не отдернув руку, как от ожога. Вам явно неинтересно касаться меня.
Для кого-то, кто гордился преданностью научным исследованиям, Филиппа Марбери заблуждалась самым роковым образом.
И пора ее просветить.
Но прежде чем он успел это сделать, она добавила:
– По крайней мере Каслтон поцеловал меня, когда я попросила.
Он замер. «Каслтон ее поцеловал».
Каслтон взял то, чему противился Кросс. То, от чего он отказался.
«То, что должно было принадлежать мне».