Смерть и золото - читать онлайн книгу. Автор: Уилбур Смит cтр.№ 105

– Что ты хочешь сказать, Джино?

– Простите меня, граф, но не слишком ли далеко вы заходите, ведомые собственной слепой смелостью и мужеством, не слишком ли вы даете волю своим боевым инстинктам, которые требуют от вас вцепиться в горло противнику и порвать его… не утратили ли вы понимания истинной роли командира? Вам ведь следовало бы держаться сзади, подальше от самого боя, и наблюдать за общим его ходом. Не так ли?

Джино с трепетом ждал ответа графа. Ему потребовалось мобилизовать все свое мужество, чтобы высказаться, но даже гнев графа не смог бы перевесить тот ужас, который он испытывал при мысли, что ему снова предстоит попасть в подобную опасную переделку. Его место всегда было рядом с графом; если граф готов продолжать подвергать их обоих всем страхам и ужасам, которыми полна эта бесплодная и враждебная страна, то Джино к этому вовсе не готов. Нервы у него уже были сильно истрепаны, спал он беспокойно и видел страшные сны, от которых просыпался в поту и весь дрожал. Какая-то жилка у него под левым глазом в последнее время стала постоянно подергиваться, и он никак не мог от этого избавиться. Он быстро продвигался к состоянию полного нервного истощения, и скоро что-то в нем должно было окончательно сломаться.

– Пожалуйста, граф, для нашего общего блага вы должны укротить свою импульсивность и пылкость.

Он задел нужную, весьма чувствительную струну в душе своего хозяина. Он точно выразил вслух собственные чувства графа, чувства, которые за последние несколько недель отчаянных и опасных приключений превратились уже в глубокие и твердые убеждения. Граф с трудом приподнялся на локтях, поднял свою благородную голову, страдальчески нахмурив брови, и посмотрел на маленького сержанта.

– Джино, – сказал он. – Да ты философ!

– Вы мне льстите, мой граф.

– Нет-нет! Я именно это хочу сказать. Ты обладаешь некоей глубокой внутренней мудростью, врожденной проницательностью, прямо как какой-нибудь деревенский философ.

Сам Джино никогда не стал бы выражаться подобным образом, но наклонил голову в знак признательности.

– Я был не совсем справедлив по отношению к своим храбрым ребятам, – продолжал граф. Его манера поведения резко изменилась, он теперь весь сиял, прямо-таки лучился доброжелательностью, словно осужденный, которому отменили смертный приговор. – Я думал только о себе, о своей славе, своей чести, я беспечно пускался в опасные предприятия, ни с кем не считаясь. И не принимал во внимание тот огромный риск, которому подверг бы своих ребят, если бы они остались без командира, как сироты без отца.

Джино подобострастно закивал.

– Да, кто смог бы заменить вас в их сердцах?!

– Джино! – Граф по-отечески опустил ладонь на плечо сержанта. – В будущем я не должен вести себя столь эгоистично!

– Мой граф, вы даже не представляете, какое это для меня удовольствие, слышать подобное, – воскликнул Джино, дрожа от радости и уже думая о долгих и спокойных днях, протекающих в мире и в безопасности, в укрытии за земляными укреплениями лагеря у Колодцев Чалди. – Ваш долг – командовать.

– И планировать! – добавил граф.

– И направлять, – добавил Джино.

– Боюсь, именно в этом моя судьба.

– В этом ваш долг, ниспосланный самим Господом! – Джино поддержал графа, и когда тот снова опустился на койку, он с новой силой принялся массировать ему поврежденное плечо.

– Джино, – сказал граф через некоторое время. – Когда мы в последний раз обсуждали твое жалованье?

– Несколько месяцев назад, мой граф.

– Так давай обсудим его сейчас, – с удовольствием произнес Альдо Белли. – Ты же у нас бесценный бриллиант! Ну, скажем, еще сотня лир в месяц.

– Мне кажется, полторы сотни будет лучше, – мягко и с достоинством промурлыкал Джино.

Новая военная философия графа была воспринята с нескрываемым удовольствием и энтузиазмом всеми его офицерами, когда он разъяснил ее тем же вечером в собрании, за ликерами и сигарами. Мысль о руководстве боем из тыла представлялась не только практической и разумной, но и напрямую вдохновленной свыше. Но энтузиазм продолжался только до тех пор, пока они не поняли, что новая философия относится вовсе не ко всему командному составу третьего батальона, а только к самому полковнику. Остальным же предоставляются все и любые возможности принести себя в жертву во имя Бога, родины и Бенито Муссолини. На этом этапе новая философия потеряла поддержку большей части.

В конечном итоге только три человека увидели выгоду от нового распределения обязанностей – сам граф, Джино и майор Луиджи Кастелани.

Майор был вне себя от радости, когда понял, что теперь он обладает тем, что соответствует полной и непререкаемой власти над батальоном, так что в тот вечер впервые за много лет утащил бутылку граппы к себе в палатку и долго потом сидел над нею, качая головой и смачно хмыкая в стакан.

На следующее утро жуткая, слепящая головная боль, какую может вызвать только граппа, вместе со вновь обретенной свободой действий заставили майора гораздо круче взяться за батальон. Новый взрыв боевого духа распространился как пожар по сухой траве. Солдаты лихорадочно чистили винтовки, драили пуговицы на мундирах, которые теперь застегивали до самого горла, судорожно гасили сигареты, тогда как Кастелани ураганом носился по лагерю, раздавая указания, подгоняя лодырей и симулянтов и заставляя всех стоять прямо с помощью свистящей трости, которую он сжимал в правой руке.

Почетный караул, выстроенный в тот день для торжественной встречи первого самолета на только что устроенной посадочной полосе, выглядел просто великолепно – начищенные до сияния кожа и металл, все ружейные приемы, проходы и повороты проделаны четко. Даже граф Альдо Белли обратил на это внимание и тепло поблагодарил солдат.

Самолет – трехмоторный бомбардировщик «Капрони» – показался из-за северного горизонта, сделал круг над длинной посадочной полосой, устроенной прямо на голой земле, и затем приземлился, оставляя длинный крутящийся шлейф пыли, поднятый пропеллерами.

Первой личностью, появившейся из дверцы в брюхе серебристого фюзеляжа, оказался политический советник из Асмары, синьор Антолино. В своем жеваном и скверно сидящем тропическом костюме он выглядел еще более помятым и жалким, чем прежде. Он приподнял свою соломенную панаму в ответ на размашистое фашистское приветствие графа, после чего они коротко обнялись, и граф повернулся к летчику.

– Я желал бы полетать на вашей машине. – Граф уже утратил интерес к полученным танкам, более того, он обнаружил, что здорово ненавидит и их самих, и их капитана. Придя в себя и немного отрезвев, он воздержался от вынесения этому офицеру смертного приговора и даже от отправки его обратно в Асмару. И удовлетворился лишь тем, что написал на целую страницу ядовитых и едких замечаний на боевом рапорте капитана, отлично понимая, что это порушит ему всю карьеру. Месть была полная и вполне удовлетворительная, но с танками граф уже покончил. А теперь у него были самолеты, а это гораздо более романтично и сильнее возбуждает.