Фарьябский дневник - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Носатов cтр.№ 76

Взор Сахиба был прикован к этим развалинам, губы что-то беззвучно шептали.

– Сахиб! – позвал я.

Он резко обернулся. На лице его, освещенном млечным светом луны, резко выделялись морщины неприкрытой скорби. Несколько мгновений он отрешенно смотрел на меня, но вскоре лицо его начало постепенно преображаться, потеплел взгляд, резкие морщины, еще совсем недавно разрезавшие лицо на глыбы обветренного гранита, постепенно сгладились.

– Я хочу рассказать тебе о том, что переполняет горечью мое сердце. Ты только слушай и молчи. – Сахиб виновато и в то же время доверчиво улыбнулся, словно заранее просил прощения за половодье чувств и воспоминаний, которое, смыв плотину сдержанности, вот-вот захлестнет нас обоих.

– Я часто вспоминаю дни своего детства. Прилепившись одной стороной к скале, стоит глинобитный домишко с плоской крышей. Это мой родной дом. Он похож на уставшего путника, привалившего в поисках тени к скале и с горечью рассматривающего через подслеповатые глазницы окошечек жестокий и неправедный мир. Кажется, вот-вот отворится потрескавшаяся от старости створка двери и на порог выйдет отец с серпом или кетменем в руках. Я не представляю его отдыхающим от тяжелого крестьянского труда. Он ходил, чуть сгорбившись от постоянных поклонов земле-кормилице, и земля время от времени радовала отца обильными урожаями. Особенно часто я вспоминаю ту пору, когда, взобравшись на дремотно-добродушного вола, помогал отцу молотить зерно. Помню бессильный гнев и скупые мужские слезы на глазах отца, когда байские нукеры напрочь забрали весь обмолоченный хлеб, обрекая нас на голодную смерть. Тот памятный год был особенно трудным. Мы и раньше-то досыта не ели, а в ту пору, особенно зимой, думали, что Аллах примет нас к себе раньше, чем взойдет весеннее солнце. Ели все, что можно было есть. Чем могли, помогали соседи, которые и сами жили впроголодь. Весна выдалась ранняя. Отец, накинув на плечо дерюжный мешок, пошел к кишлачному старейшине просить зерна для посева. Пришел нескоро, весь в грязи, в разорванной одежде. Старейшина просто не стал с ним говорить, он напустил на отца собак. На следующее утро, распрощавшись с семьей, отец направился пытать счастья к другому богатею. Вернулся лишь через несколько дней. В мешке оказалось немного зерна. За это зерно отец заплатил моим детством. Богатей брал меня к себе пастухом. Когда отец сказал мне об этом, я даже обрадовался, мне думалось, что раз мой будущий хозяин имеет много пшеницы и целые отары овец, то мне больше голодать не придется. Но радость эта была преждевременной.

Свою мать я почти не помню. Изможденное лицо ее и потрескавшиеся от непосильной работы руки, которые, улучив минуту, ласкали меня, я вспоминаю, как мимолетную сказку детства. Когда уходил из дома, отец был занят севом, не до проводов было. Из дома доносились причитания матери.

Возле высокой глинобитной стены меня встретил одноглазый пастух, который уже не первый год батрачил на богатея, и быстро ввел меня в курс дела. Сунул в руки кусок твердой, как камень, лепешки и отвел к пасущейся невдалеке отаре. Незадолго до наступления темноты я пригонял овец в кошару и, получив от одноглазого свой кусок, лишь слегка утоляющий голод, ложился между баранами спать, чтобы спозаранку снова гнать прожорливое стадо на выпас.

Однажды одноглазый не досчитался одной овцы. Он схватил меня за шиворот и потащил к хозяину. Расправа была короткой, сначала меня избили плетками, а затем выгнали за ворота на ночь глядя, пообещав, что если не найду овцы, то в уплату пойдет весь наш будущий урожай. И я пошел, умоляя Аллаха помочь найти мне злополучную животину. Чтобы не возвращаться с пустыми руками пред гневные очи богатея, пошел куда глаза глядят. В горах, да еще на голодный желудок, долго не проплутаешь, спасибо, пастухи помогли, кто чем мог.

Мне казалось, что ушел я достаточно далеко от хозяйских владений и мог не опасаться встречи с его людьми, и, когда меня схватили да как мешок перекинули через луку седла, в моем мальчишеском воображении байские нукеры предстали разбойниками, которые схватили оборванного пастушонка, чтобы научить своему ремеслу. Но каково было мое удивление и отчаяние, когда передо мной появилось перекошенное от злобы лицо хозяина. Били меня усердно, до сих пор чувствую кровоточащие рубцы на спине. Очнулся дома от прикосновения материнской руки и снова впал в забытье. Провалялся я долго, а когда встал на ноги, отец снарядил меня молча к прежнему хозяину.

Однажды одноглазый сунул мне в руки несколько лепешек, вытолкнул к моим ногам плешивую овечку и, криво улыбаясь, сказал, что хозяин отпускает меня на неделю домой, а все это плата за работу. Дома ждала меня нежданная и радостная новость: родился брат. Овца оказалась кстати, ее отдали мулле, чтобы тот дал хорошее, благозвучное имя новорожденному. Несмотря на нищету, отец выставил угощение для соседей, пришедших поздравить его со счастливым событием, чтобы до нового урожая снова жить впроголодь. Задерживаться дома я не стал, к чему лишний рот.

Мои сверстники между работой находили время для игры в кости. Я лишь с завистью наблюдал за ними, боясь хоть на минуту оставить отару.

Проходили год за годом, ничем не отличаясь друг от друга. Родилась сестренка, но это событие прошло незамеченным, только заботы прибавилось. Богатей время от времени как Божьей благодатью одаривал меня объедками со своего стола, этого хватало, чтобы не умереть с голоду и немного передавать домой. Но вскоре и этого не стало хватать. Заболел брат, и отец отдал мулле последние сбережения. Снова надо было идти на поклон, чтобы занять хоть немного зерна. Хозяин пшеницы дал, но потребовал, чтобы за нее к концу года заплатили деньгами. А откуда деньги в нашей бедной семье, когда и продавать-то было нечего? Но мы с отцом недолго думали над этим предложением, жить-то надо, без зерна – голодная смерть. Глядя на беспечно сновавших по двору брата и сестренку, озабоченных единственным – где бы найти хотя бы крошку съестного, я понял, что судьба малышей в моих руках, и, не задумываясь, начал собираться в далекий путь. Дервиши и купцы, которые изредка заходили в кишлак, много рассказывали о том, что большие толпы дехкан бродят в поисках работы в городах, но мало кто из них получает ее там. Что счастливчики, нашедшие хозяев, рады и тому, что те не дают умереть им с голоду, о деньгах за труд и речи нет. Единственное место, где можно накопить немного серебряных монет, – это соседний Пакистан. В этой сравнительно богатой стране землевладельцы охотно нанимают афганских дехкан…

Я слушал этот взволнованный, бесхитростный рассказ Сахиба и невольно сравнивал со своей судьбой. Родились мы с ним почти в одно и то же время, правда, по разные стороны эпохи. Просто не верилось, что где-то еще существуют эти средневековые нравы. Но я не мог не верить человеку, который все это пережил.

– Выход был единственный, – продолжал Сахиб, – караванными тропами пробираться в Пакистан и… – Не закончив свой рассказ, он вдруг резко подался вперед, увлекая за собой меня, и в то же мгновение над нами со свистом пронеслись огненные трассы.

– К бою! – что было мочи крикнул я, но дежурные расчеты уже открыли ответный огонь. Лагерь ожил в одно мгновение. Тревожную трель пулеметов поддержали басовитые минометы и сердито громыхающие орудия боевых машин пехоты. На развалины покинутого кишлака, откуда прозвучали провокационные выстрелы моджахедов, обрушился шквал огня. Ночной бой кончился так же внезапно, как и начался.