Вербное воскресенье - читать онлайн книгу. Автор: Курт Воннегут cтр.№ 33

«Выпуск 57-го» может быть по крайней мере гимном моего поколения. Многие говорят, что у нас уже есть гимн, поэма моего друга Аллена Гинзберга «Вопль», которая начинается так:

Я видел лучшие умы моего поколения сокрушенными безумием, подыхающими с голоду, бьющимися в истериках нагими,

влачащимися через негритянские улицы на заре в поисках гневного кайфа,

ангелоголовые хипстеры, страсть как жаждущие возобновить древнюю небесную связь с искрящейся звездами динамо-машиной среди механизмов ночи [9] .

Мне очень нравится «Вопль». Как он может не нравиться? Просто он не имеет особого отношения ко мне или к моим друзьям. К тому же я думаю, что лучшими умами моего поколения были музыканты, физики, математики, биологи, археологи, шахматисты и так далее, но ближайшими друзьями Гинзберга были, если не ошибаюсь, студенты-филологи из Колумбийского университета.

Без обид, но мне бы и в голову не пришло искать лучшие умы какого бы то ни было поколения среди студентов-филологов. В первую очередь я отправился бы к физикам или музыкантам, на худой конец — на кафедру биохимии.

Все ведь понимают, что самые тупые люди в любом американском университете собираются на факультете педагогики, а следующий в списке — филологический.

И еще одно. Тоже без обид: самый важный и зачастую горький опыт в жизни у меня и у многих других связан с воспитанием детей. «Вопль» не знает этого опыта. Как и другие по-настоящему великие поэмы. Почему — не знаю.

Мы с Алленом Гинзбергом стали членами Национального института искусств и литературы в один год, в 1973-м. Кто-то из журнала «Ньюсуик» позвонил мне и спросил, как я отношусь к приему двух таких бунтарских писателей в столь консервативную организацию.

Я ответил репортеру, ответил честно и откровенно, но мой комментарий не напечатали:

«Господи, если мы с мистером Гинзбергом не являемся столпами системы, то я не знаю, на что она опирается».

Возвращаясь к друзьям детства: в доме Воннегутов, злостных неплательщиков, и в доме Голдстейнов, банкротов, было много книг. Так получилось, что дети Голдстейнов, я и дети Марксов, что жили по соседству и чей отец вскоре внезапно скончается, могли читать так же легко, как есть шоколадное мороженое. В самом нежном возрасте, тише воды, никого не беспокоя, мы, послушные дети, получали совет и утешение от человеческих умов более спокойных и терпеливых, веселых и бесстрашных, чем наши родители могли себе позволить.

Годы спустя, 1 октября 1976 года, я окольным путем отдам должное искусству чтения на открытии новой библиотеки в Коннектикут-Колледже, в Нью-Лондоне.

Эта речь называется «Макаронная фабрика».

Как и сама жизнь, эта речь закончится раньше, чем вы думаете. Жизнь такая короткая!

Я вот только вчера утром родился, на рассвете — и поглядите, сегодня днем мне уже пятьдесят четыре года. Я ведь почти ребенок, а мне доверили открытие библиотеки. Что-то тут не так.

У меня есть друг, художник Сид Соломон. Он тоже родился почти что вчера. И вдруг, ни с того ни с сего, у него случилась ретроспективная выставка к тридцатипятилетию творческой деятельности. Сид спросил у женщины, которая называлась его женой, что, в конце концов, произошло? Сид, ответила она, тебе пятьдесят восемь лет. Представляете, каково ему было?

И еще Сид узнал, что он был ветераном чего-то под названием Вторая мировая война. Мне говорили, что я тоже в ней участвовал. Возможно. Когда мне такое говорят, я стараюсь не спорить.

Я решил почитать книги про эту войну. Пошел в библиотеку, такую же, как эта, — здание, полное книг. Я узнал, что Вторая мировая война была такой кошмарной, что Адольф Гитлер покончил самоубийством. Задумайтесь: он только что родился, а уже пришло время пускать себе пулю в лоб.

Вот вам и история. Можете сами поискать в книгах.

Моему другу Сиду Соломону повезло больше, чем Гитлеру. Ему всего-то пришлось пережить ретроспективную выставку. Я помог ему, чем мог, — написал вступление к каталогу выставки.

То, что люди иногда пытаются помогать другим, — одна из самых замечательных вещей на нашей планете.

Можно вспомнить слова Барбры Стрейзанд — их вообще стоило бы выбить на фасаде этого здания, рядом с атомной подводной лодкой: «Люди, которым нужны другие люди, — счастливейшие люди на Земле».

Чтобы написать вступление к каталогу картин Сида, мне пришлось спросить его, что он делает с красками. Видите ли, он абстракционист-экспрессионист. Мне его картины кажутся картинками из прогноза погоды — неоновые грозы и все такое.

Его ответ меня шокировал! Сид не смог объяснить мне, что он делает!

Это не изменило моего отношения к Сиду и его работам. Картины Сида оставались такими же прекрасными и необыкновенными. Зато я потерял веру в английский язык — крупнейший язык мира, кстати.

Но наш великий язык, сталкиваясь с абстрактным экспрессионизмом, перестает работать — для Сида, для меня и для всех арт-критиков, которых я когда-либо читал.

Язык был нем!

До этого момента истины я соглашался с нобелевским лауреатом Ирвингом Ленгмюром, от которого когда-то услышал фразу: «Тот, кто не может объяснить суть своей работы четырнадцатилетнему подростку, шарлатан».

Он был не прав.

Поэтому я написал в предисловии каталога стандартную белиберду о современном искусстве.

Может быть, этот каталог даже есть в этой библиотеке. Читайте на здоровье.

Однако эта загадка не давала мне с тех пор покоя, и сегодня у меня для вас есть хорошая новость. Я снова могу согласиться с доктором Ленгмюром насчет шарлатанов. Вот как язык передает суть работы Сида Соломона.

Он медитирует. Он подключает свою руку, свою кисть, к самому глубокому, спокойному, самому загадочному слою своего сознания — и пишет картины того, что он видит и чувствует там, в глубине.

Потому, разглядывая его картины, мы ощущаем приятный шок узнавания.

Отлично!

Ура Сиду Соломону! Надо же! Он находчивее и полезнее, чем все фальшивые святоши, которые медитируют, а потом самодовольно заявляют, что невозможно облечь в слова то, что они видели и чувствовали.

К черту косноязычную медитацию! Троекратное «ура!» художникам, которые осмеливаются показывать и рассказывать.

Поскольку мы с вами собрались на открытии библиотеки, давайте удостоим отдельных аплодисментов особый род художников, которых мы зовем писателями. Ну скажите, разве это не чудесные люди? Они не держат медитации при себе. Пытаясь показать и рассказать, они часто наживают головные боли и язвы, разрушают свою печень и свои семьи.

Я узнал, чего стоит другой вид медитации — медитации, которая не рассказывает и не показывает. Я заплатил Махариши Манеш Йоги восемьдесят долларов за наглядный урок.