Вербное воскресенье - читать онлайн книгу. Автор: Курт Воннегут cтр.№ 21

ВОННЕГУТ: Она хотела жить, как «Швейцарские робинзоны» [5] , с невероятно дружелюбными животными в абсолютно полной изоляции. Ее старший сын Джим вот уже восемь лет пасет коз в горах Ямайки. Ни телефона, ни электричества.

ИНТЕРВЬЮЕР: Индианаполисская школа, где учились вы и ваша мать…

ВОННЕЕУТ: И мой отец. Шортриджская средняя школа.

ИНТЕРВЬЮЕР: У нее ведь была своя газета, я не ошибаюсь?

ВОННЕГУТ: Да. «Шортридж дейли эхо». Типография располагалась прямо в здании школы. Ученики писали заметки. Ученики делали верстку. После школы.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вас что-то рассмешило.

ВОННЕГУТ: Вспомнил одну глупость из тех времен. Она не связана с писательством.

ИНТЕРВЬЮЕР: Не хотите рассказать?

ВОННЕГУТ: Ну… Я вспомнил случай на уроке гражданских прав. Учитель велел нам встать и рассказать, что мы делаем после школы. Я сидел в последнем ряду, по соседству с парнем по имени Дж. Т. Алберджер. Он потом переехал в Лос-Анджелес и стал страховым агентом. Умер недавно. Так вот, он толкал меня, подзуживал, уговаривал рассказать правду о том, что я делал после школы. Предложил мне пять долларов, если скажу. Хотел, чтобы я встал и сказал: «Я делаю модели самолетов и дрочу».

ИНТЕРВЬЮЕР: Ну да.

ВОННЕГУТ: Я еще работал в «Шортридж дейли эхо».

ИНТЕРВЬЮЕР: Интересно было?

ВОННЕГУТ: Интересно и легко. Мне всегда было легко писать. К тому же я научился писать для сверстников, а не для учителей. Большинству начинающих писателей не удается писать для сверстников — и получать по полной от них же.

ИНТЕРВЬЮЕР: То есть вы каждый день шли в редакцию «Эха»…

ВОННЕГУТ: Да. Как-то раз я что-то писал и, погрузившись в свои мысли, понюхал подмышку. Это заметили окружающие, начали смеяться, и с тех пор я получил кличку Нюхач. В выпускном альбоме 1940 года я фигурирую как Курт Нюхастер Воннегут-младший. Разумеется, я на самом деле не был нюхачом. «Нюхачами» зовут людей, которые обнюхивают девчоночьи велосипедные сиденья. Я такого не делал. Есть еще слово «дрыщак», которое некогда имело вполне определенное значение, которое сейчас помнят очень немногие. Оно из-за избыточного употребления стерлось и превратилось в бесформенное оскорбление.

ИНТЕРВЬЮЕР: А что оно значило изначально?

ВОННЕГУТ: Это человек, который вставляет себе между ягодиц искусственные челюсти.

ИНТЕРВЬЮЕР: Ясно.

ВОННЕГУТ: Особо отмечу: это может быть и мужчина, и женщина. Я не хочу обижать феминисток.

ИНТЕРВЬЮЕР: Я представить не могу, зачем кому-то вытворять такое с искусственными челюстями.

ВОННЕГУТ: Чтобы откусывать пуговицы с задних сидений в такси. Смысл жизни любого дрыщака. Это их возбуждает.

ИНТЕРВЬЮЕР: После Шортриджа вы поступили в Корнеллский университет?

ВОННЕГУТ: Все может быть.

ИНТЕРВЬЮЕР: Как это?

ВОННЕГУТ: У меня был друг — тяжелый пропойца. Когда его спрашивали, упился ли он вчера, ответ следовал незамедлительно: «Все может быть». Мне этот ответ всегда нравился. Он преподносит жизнь как сон. Корнелл был пьяным сном, частично из-за пьянства, частично потому, что я записался на лекции, к которым у меня не было склонности. Мои брат с отцом решили, что мне нужно учиться химии, поскольку моему брату нравилось возиться с химикалиями в МТИ. Он на восемь лет старше меня. И смешнее тоже. Главным открытием его жизни была способность йодида серебра вызывать снег или дождь.

ИНТЕРВЬЮЕР: А ваша сестра была смешной?

ВОННЕГУТ: О да. В ее юморе проглядывала странная жестокая нотка, которая не вписывалась в ее характер. Она считала, что падение человека — ужасно смешно. Как-то она увидела женщину, которая покинула трамвай в горизонтальном положении, так она неделю не могла отсмеяться.

ИНТЕРВЬЮЕР: В горизонтальном положении?

ВОННЕГУТ: Да. У нее, должно быть, застряли каблуки, не знаю. Двери трамвая открылись, а моя сестра стояла на тротуаре и видела, как та женщина выпала из проема — прямая, как доска, лицом вниз, с высоты в пару футов.

ИНТЕРВЬЮЕР: Как в немом кино?

ВОННЕГУТ: Практически. Мы любили Лорела и Харди. Вы знаете, что смешнее всего в таких фильмах?

ИНТЕРВЬЮЕР: Нет.

ВОННЕГУТ: Когда человек попадает в небольшую лужу, которая на самом деле глубиной ему по шею. Я помню фильм, где Кэри Грант ночью пробирался через чьи-то лужайки. Он подошел к низкому заборчику, такому аккуратному, такому ухоженному, за которым был двадцатифутовый обрыв. Но больше всего мы с сестрой любили, когда герой в кино со всеми прощался и торжественно уходил в чулан для одежды. И потом выбирался оттуда, увешанный шарфами и вешалками.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы получили степень по химии в Корнелле?

ВОННЕГУТ: К концу первого курса я завалил все, что мог. Даже обрадовался, когда меня призвали в армию и отправили на войну. После войны я поступил в Чикагский университет, где с удовольствием учился антропологии — науке, которая ближе всего к поэзии и почти не требует математики. К тому времени я был женат, и вскоре у меня родился сын Марк. Он потом потеряет рассудок, как вы знаете, и напишет о своем сумасшествии отличную книгу «Экспресс в Эдем». Он как раз сам стал отцом, у меня теперь есть внук Закари. Марк заканчивает второй курс Гарвардской медицинской школы и будет, наверное, единственным в классе, кто окончит школу без диких долгов — все благодаря своей книге. Очень неплохо справился с болезнью, я бы сказал.

ИНТЕРВЬЮЕР: Изучение антропологии отразилось на вашем творчестве?

ВОННЕГУТ: Оно укрепило мой атеизм, который для меня и так был верой отцов. Мы препарировали и изучали религии, как странные и бессмысленные механизмы с рисунков Руба Голдберга, которыми они, по сути, и являются. Нам не позволялось считать одну культуру выше другой. Можно было получить взбучку за слишком частое упоминание человеческих рас. Мы были идеалистами.

ИНТЕРВЬЮЕР: Почти как верующие?

ВОННЕГУТ: Именно. Это и есть моя религия. Пока что.

ИНТЕРВЬЮЕР: Как называлась ваша диссертация?

ВОННЕГУТ: «Колыбель для кошки».

ИНТЕРВЬЮЕР: Но вы же написали ее через много лет после окончания университета!

ВОННЕГУТ: В Чикаго я не писал диссертации и не получил степени. Все мои идеи насчет диссертации были отвергнуты, у меня не было денег, и я нанялся в пиар-службу «Дженерал электрик» в Скенектади. Двадцать лет спустя я получил письмо от нового ректора Чикагского университета, который решил просмотреть мое личное дело. Он сказал, что правила университета позволяют принять в качестве диссертации опубликованное произведение достойного уровня. Так я стал магистром антропологии. Ректор отнес «Колыбель для кошки» на кафедру антропологии, там сказали, что это почти годная антропология, и переслали мне диплом по почте. Я выпускник 1972 года, кажется.