В опасной близости к склону притулилась баня. Оттуда выбрели двое: голая девка с уханьем прыгнула в сугроб, голый мужик пустил желтую струю, целясь в кружево черных ветвей, и вернулся в баню. Девка вприпрыжку побежала за ним.
Дом профессора был поскромнее соседей, но не слишком. Выбравшись из машины, Пшедерецкий обождал, пока к нему присоединятся Диего и гематры, после чего ткнул пальцем в кнопку домофона, установленного на бетонном столбе между воротами и калиткой. Еще недавно для Диего Пераля домофон был бы чудом техники. Сейчас же, с презрением, удивившим его самого, маэстро отметил, что устройство древнее, первобытное: кнопка вместо сенсора, динамик вместо акуст-линзы.
Тут и прозвучало:
– К чертовой матери!
– …может, – диалог зашел в тупик, и Пшедерецкий сменил тактику. – Еще в выходной хорошо подраться. Или облегчить душу грязной бранью. Кстати, моя фамилия Пшедерецкий. Антон Пшедерецкий, наглец и сволочь, по рекомендации вашей дочери. Припоминаете?
– О, как кстати! – нехорошо обрадовался профессор. Судя по всему, Штильнер был вдребезги пьян. – А я уж было затосковал! Обождите, я соберусь с мыслями и обругаю вас наилучшим…
– Образом, – подсказал Пшедерецкий.
– Вот-вот! Образом! Останетесь довольны… Скажите, враги прогресса – это не слишком мягко? Мне кажется, закадычные враги прогресса звучат лучше!
– Закадычные? А разве закадычные – это не друзья?
– Ни в коем случае, – авторитетно заявил Штильнер. – Ваши друзья берут вас за кадык?
– Случается, профессор. Если вы не в курсе, за кадык не только берут, но и заливают. В компании с друзьями.
– Заливают? Оригинально!
– Я знал, что вам понравится.
– Ваше здоровье, сволочь! Чтоб вы сдохли! – домофон булькнул. – Не правда ли, отличный тост! Вы там еще не замерзли? Мерзните скорее, сделайте приятное светилу науки…
– Хватит, – вмешался мар Яффе. – Заканчивайте балаган.
– Он нас впустит, – шепотом откликнулся Пшедерецкий. – Ей-богу, впустит!
Яффе шагнул к домофону:
– Господин Штильнер, разрешите представиться: Идан Яффе, бюро «Каф-Малах». На днях я имел удовольствие беседовать с вашим зятем, мар Шармалем. Темой разговора послужил научный эксперимент, инициатором которого выступили вы, господин Штильнер. Мар Шармаль принимал меня у себя в кабинете. С вами мы будем разговаривать через домофон?
Безукоризненно, восхитился Диего. Знак вопроса в конце финальной реплики Яффе озвучил с воистину актерским мастерством. Нажим, ирония, чувство собственного превосходства, провокация собеседника – целый букет, нехарактерный для гематра.
– Вас я учил логике, – Яффе поймал взгляд маэстро. – Меня учили другому. В частности, я умею смеяться. Ваш отец, вне сомнений, сразу отличил бы подделку.
– Наигрыш, – поправил Диего.
– Да, наигрыш. Но вы бы сочли мой смех вполне натуральным. Вероятность шестьдесят девять целых три десятых процента.
– Эй! – напомнил о себе профессор. – Мар Яффе!
– Я здесь.
– Заходите! И этих берите, трепачей…
Щелкнув, калитка отворилась. Судя по тому, что ворота остались запертыми, Штильнер не предлагал гостям загнать машины во двор. Яффе вошел первым, Гиль Фриш – следом. Миновав площадку для транспорта, гематры поднялись по низеньким, очень широким ступенькам и остановились у дверей, поджидая спутников.
Дон Фернан изящно взмахнул рукой:
– Прошу вас, сеньор Пераль!
– После вас.
– Ну, раз вы настаиваете…
Калитку строили для недомерков. Пшедерецкий был вынужден наклонить голову, чтобы не врезаться лбом в притолоку. Диего в поездку надел каракулевую папаху – иначе нянька-Прохор выгрыз бы маэстро дырку в темени! – и поклонился еще ниже, придерживая головной убор. Шаг за порожек, и он едва не оглох. Сирена ударила ладонями по ушам, ошеломила, плеснула в жилы огня. Маэстро выхватил рапиру, прижался спиной к забору. Острие клинка искало врага, сердце заходилось от жажды действий, а сирена все выла, все надрывалась. Сквозь вой пробился голос Штильнера, усиленный аппаратурой вдесятеро:
– Выйдите вон! Вон!!!
Как ужаленный, Диего выскочил наружу, к машинам. Сирена выла, в ее переливах звучала труба архангела, возвещая мор, глад и светопреставление. Соседские особняки равнодушно взирали на балаган слепыми, затененными окнами. Должно быть, соседи давно привыкли к профессорским шалостям. Диего вбросил рапиру в ножны, выругался, плюнул на ворота, не смущаясь вульгарностью поступка.
– Хватайте его! Стреляйте в него! – разорялся профессор. То, что ценные указания в некотором роде противоречили друг другу, нисколько не смущало Штильнера. – Он одержим! Нам повезло, он одержим! Ура, в атаку!
– Помрачение? – предположил дон Фернан. – Черная трясучка?
Гранд Эскалоны отступил на второй план, и Пшедерецкий уточнил:
– Белая горячка?
– Ну что же вы стоите, идиоты?! – профессор чуть не плакал. – Он одержим! Я мечтал об этом всю жизнь!
Одержим, подумал Диего. Да, я помню. Рыночная площадь, нищенка бьется в грязи, в морковных очистках, в рыбьих потрохах, упавших между прилавками. На губах вскипает, пузырится пена. Из глотки летит чудовищная, богохульственная брань. Голос нищенки – бас богатыря. Сквозь толпу проталкивается священник: «Бесы! Бесы, дети мои! Она одержима…» Восьмилетний Диего стоит в первом ряду. Ему очень смешно. «Бесы, дети мои!» – разве не повод для смеха? Смех путается со страхом, их уже не отличить. Я помню, я запомнил на всю жизнь. Значит, я одержим? Бесы, дети мои…
– Не дайте ему удрать!
Папаха грянулась в снег. Следом – дубленый полушубок. Диего сорвал пояс с рапирой, швырнул поверх крашеной замши. Упал на задницу, не чувствуя боли в отбитом копчике, начал стягивать сапоги. Левый, правый… Куртка. Сорочка. Штаны. Нижнее белье. Маэстро плохо понимал, что делает, зачем, с какой целью. Ничего он не понимал. Багровая лють поднялась из глубины, с самого донышка. Еще немного, и Пераль разбежался бы и врезался головой в запертые ворота: лишь бы сирена смолкла, пускай даже навсегда.
– Вот он я!
В чем мать родила, Диего раскинул руки:
– Вот! Каков есть!
Есть такие соломинки, что ломают спины верблюдам. Ласковый прием профессора Штильнера – я узнал твое имя, соломинка.
– Берите меня! Все, кто хочет – берите!
Яффе сказал: «Профессор нас примет. Подчеркиваю: нас примет.» Учитель логики, ты был прав. Ты ведь не уточнил, кто именно входит в хитрое словечко «нас», в твое кубло… Тишина? К черту тишину! Вой, сирена! В ад спускаются под звуки полкового оркестра!
– Господи Боже мой! Из костра пылающего взываю к Тебе…