Как сон - читать онлайн книгу. Автор: Войцех Кучок cтр.№ 5

— С тех пор как в партию записался, совсем у него ум за разум зашел. Собак завел. На ночь ему привозят… Страшная собака хорошо в саду выглядит… если кто залезет… Говорит, что на определенном уровне достатка собак надо иметь…

Адам спрашивает Отца, не узнавая собственного голоса и пытаясь вспомнить, на каком языке он обычно говорит:

— Ашивонитыкиизлыыыи, а? Ниузныюютыво, а?

— А потому что нет времени приручить зверюг… А если он долго из кабака не возвращается, то старуха запирает дом и идет спать.

Отец делает глоток рома, наслаждаясь напитком, после чего наклоняется к Адаму, будто хочет сообщить ему какую-то тайну, но замечает слабость, нет, пожалуй, он назвал бы это иначе — минутное ослабление сына; в конце концов, ром такой крепкий, что у него самого слезы на глаза наворачиваются, может, немного переборщил, сынок-то ведь здоровый образ жизни ведет, людей лечить собирается, может, он вообще без надобности этот ром доставал, надо было черешневого, подольше бы посидели-поболтали, а так вот вынужден сына под руку взять, чтобы не упал, и домой проводить, ноги у Адама заплетаются, папа, помедленнее, а еще лучше возьми меня на закорки, думает он и отплывает в бесчувственность, а в остатках сознания проклевывается чувство вины.

С ним-то он и проснется на следующий день на заре, только это неопределенное чувство вины и будет помнить, как и то, что автобус отъезжает в шесть сорок пять, то есть прямо сейчас, то есть надо бежать, несмотря на головокружение, заплетающийся язык и расстройство центральной нервной системы. Он добежит, автобус уже будет стоять со включенным двигателем; он сядет, вздохнет и, пока снова не заснет, успеет проверить, чем это его сумка так набита, — мать бутерброды положила и чай в термосе — и, убаюканный, спокойно проспит первую фазу похмелья.

Роберт выглядит нездорово, с некоторых пор он сам это замечает. Жена не раз призывала его заняться внешним видом, а то одевается во что попало, бреется кое-как, такое впечатление, будто он постоянно пребывает в состоянии похмелья, что люди подумают, он должен больше обращать внимание на то, как его воспринимают, в конце-то концов, он ведь не кто-то не пойми кто, за такого она никогда бы и не вышла; какое-то время он даже был публичной личностью и, если бы не перестал писать, был бы до сих пор, женские журналы по-прежнему испытывали к нему интерес, его бы рассматривали в рейтингах самых красивых людей года, а что, мужчина он интересный, потому что, не будь он мужчиной интересным, не позволила бы она ему себя окрутить: она совсем не уверена, что если бы все сводилось только к эффектным словечкам — написанным ли, сказанным, — к его знаменитому мастерству по части слов и словечек, то она вышла бы за него замуж, стала бы его Женой, потому что познакомилась с ним как раз в тот момент, когда его мастерство и его внешний вид находились в апогее; она стала Женой внешне очень даже привлекательного мастера слова, теперь ей трудно смириться с тем, что он перестал писать, перестал хорошо выглядеть, поэтому-то она и начала обращать его внимание на то, что он опустился и в телесном, и в духовном смысле; конечно, она часто говорила ему, что выглядит он ужасно, однако до сих пор так и не заметила того, что беспокоило самого Роберта, а именно непреложного факта, отразившегося на его внешности: Роберт стал выглядеть нездорово.

Врач послал его к другому врачу, другой врач послал его к специалисту, специалист направил на анализы, а когда увидел результаты, спросил, давно ли Роберт курит и с какого времени пьет, узнал, что Роберт, случается, иногда закурит, да и то, чтобы не грызть ногти, но зато практически не пьет, потому что подшофе он не смог бы работать, тогда врач спросил, где Роберт работает и в каких условиях, только, пожалуйста, ничего не скрывайте, потому что результаты не слишком радостные; Роберт сказал, что обычно работает дома, но с некоторых пор в бюро, в судебном архиве, Тесть устроил его на это тихое место, туда никто не приходит целыми днями, можно сосредоточиться на писательской работе; врач спросил: «Чем в таком случае вы, собственно, занимаетесь?» Роберт сказал, что теоретически он писатель, упомянул название последней своей книги, врач сказал, что действительно что-то слышал, но Роберт не поверил ему, потому что книга была издана давно, а у людей память короткая, тогда врач спросил: «А почему вы сказали «теоретически»?» Роберт ответил, что на практике он уже больше не писатель, потому что не пишет, с некоторых пор не может собраться с мыслями, а когда пытается сосредоточиться, творчески напрячь ум, становится сонным, измотанным, не знает, может ли это иметь связь с его нездоровым внешним видом и не слишком веселыми результатами анализов; «Все возможно, — сказал врач, — надо будет еще раз обследовать вас, подетальней»; Роберт еще раз, подетальней, прошел все анализы и сегодня должен получить результаты на руки.

Роберт смотрит через окно своей комнатки в архиве, расположенном в подвале библиотеки суда, вокруг него громоздятся стопки скоросшивателей, окно на уровне тротуара, Роберт видит проходящих мимо людей с лягушачьей точки зрения — видит только их ноги. Он думает о своих предшественниках, обо всех тех, кто работал здесь до него, а суд находится здесь со времени межвоенного двадцатилетия; Роберт пытается подсчитать, сколько служащих сидело за судебными материалами в этом архиве с окном на уровне тротуара, казалось бы ограничивающим обзор, но зато открывающим то, что человеческому взгляду, как правило, недоступно, какое это оказывало влияние на психику служащего и его мировоззрение, а вернее, мироподглядывание; в силу обстоятельств с этой позиции невозможно людям глядеть в глаза, можно только видеть их ноги и — при некоторой ловкости — заглянуть чуть выше; Роберт должен был сосредоточиться здесь на писательской работе, но с того момента, как он заглянул под юбку, прикрывавшую стройные молодые ноги, не окруженные никакими кружевами, с того момента, как увидел ничем не прикрытую, аккуратно подбритую полоску над пипкой (Роберт, этот великий мастер слова, не мог найти никакого другого определения этой смелой весенней открытости), с того самого момента, как его стало отвлекать сознание раз увиденной пипки, а потом — ожидание повторения визуальной удачи, он больше уже не мог писать и весь без остатка предался рассматриванию человеческих ног, иногда заглядыванию в промежность в ожидании… ну да, именно ее, что в теплое время года случалось довольно часто, допридумывал к ногам лица, представлял себе, какое лицо могло бы подойти к этим ногам, подразумевает ли стройность ног заодно и приятное лицо, а их, допустим, костлявость — какую-то прыщавую морду, ведь не все в мире так очевидно, мироподглядывание давало только часть знания о людях, а потому Роберт целыми часами занимался размышлениями, какая рожа или какое личико кроется за данной походкой, обувью, брюками, колготками, трусиками, но чаще всего изводил себя догадками, чьи это ножки так смело над ним проносятся; со временем на смену домыслам пришел холодный анализ, Роберт достиг в нем совсем неплохих результатов, а теперь и уже совсем хороших, он весь город узнаёт по походке, он знает больше, чем должен, он мог бы воспользоваться этим знанием, если бы не одно обстоятельство: больше всего остального его интересовали пипки. Роберт смотрит в окно, сегодня, к сожалению, холодный день, тоска по пипке не найдет утоления, однако Роберт не теряет надежды, изворачивается под окном, чтобы взгляд захватил как можно больше, вид у него, должно быть, странный; когда Практикантка открывает дверь, Роберт выглядит настолько странно, что она не уверена, имеет ли она право входить в такой момент и прерывать происходящее, или ее приход так удивит Роберта, что разбудит в нем психа, раскроет какую-то его тайну и вызовет в нем приступ внезапного бешенства; Практикантка замирает на пороге, и ждет, и смотрит, подглядывает за подглядывающим, всматривается в него, а может, и засматривается на него, и вот уже дверь от этих смотрин скрипит, обратной дороги нет, надо войти, постараться изобразить решительный вход, чтобы не вызвать подозрений, что она что-то успела заподозрить; Роберт немедленно отталкивается ногами от стены и подъезжает на кресле-вертушке к столу, принимая деловой вид. Практикантка хорошенькая, кроме того, хорошо притворяется, что вошла по инерции, без стука, без просьб-извинений, как к себе по своим делам, готовая сложить у него на столе стопку папок.