– Садись, Стелла, – сказал Эдмон Куртуа. На шее у него была повязана большая салфетка в клеточку. – Чему обязаны твоим визитом?
И Стелле вдруг перестало быть страшно. Она села на стул, ее плечи поникли, подбородок дрожал, страшное напряжение, державшее ее всю дорогу, куда-то испарилось.
– Ты будешь есть?
– Я спешу, спасибо. Надо поскорей возвращаться на ферму, укладывать Тома. Он у Жоржа и Сюзон, они смотрят за ним, когда я в больнице.
– Ну тогда бокальчик красного?
И наполнил ей бокал.
– Это отличное бордо, за которым я ходил только что в подвал. Ты не пожалеешь, что согласилась.
Стелла улыбнулась. Отпила глоток. Вино прогнало тоску, угнездившуюся в груди, согрело ее. Голова слегка закружилась. Она положила руки на свой оранжевый комбинезон, потерла их о ткань. Сдвинула шляпу на затылок. Ей внезапно стало жарко, она покраснела.
– Я еду из больницы.
– Как твоя мама?
– Она чувствует себя получше. Сначало было тяжело, но там…
– Она под присмотром доктора Дюре, так?
Эдмон Куртуа спрашивал в лоб, как на допросе. Стелла откинулась на спинку стула, ответила:
– Да.
– Ты можешь ему доверять.
– Ну если вы так говорите…
– Поверь мне, он хороший человек.
Стелла подняла на него глаза.
Вдруг ее пронзила мысль: «А что, если он ходил к доктору Дюре?»
– Он будет лично наблюдать за ней, – добавил Эдмон. – И долго не выпустит ее оттуда.
– Давай так, съешь немного оссобуко в белом соусе, – сказала Жюли. – Я приготовила его утром, прежде чем пойти на работу.
Она, не дожидаясь ответа Стеллы, положила ей телятины с овощами, отрезала кусок хлеба и поставила перед ней тарелку.
– Да я не голодна…
– Расслабься, – улыбнулся Эдмон Куртуа. – Сидишь, как на похоронах.
– Она еще потребовала своего плюшевого медведя. Хотелось бы, конечно, знать, почему она так его любит? Вы ничего об этом не знаете?
Эдмон Куртуа мотнул головой.
– Нет. Ну, может быть, просто теплое воспоминание, у нее таких немного наберется.
– Думаю, я попробую его как-нибудь добыть, но очень не хочется напороться на Рэя.
– Ты боишься его?
Стелла вздрогнула, как будто ее ужалила пчела. Руки судорожно стиснули ткань комбинезона.
– Если что-то пойдет не так, он может разозлиться и захочет отомстить, попытается силой вытащить ее из больницы. Мне не хочется подвергать ее опасности.
– Он не притронется к твоей матери, – спокойно и твердо сказал Эдмон, отрезая себе ломоть хлеба. – Он даже не сможет к ней приблизиться.
«Откуда вы это знаете? – подумала Стелла. – Вы были там до этого, чтобы обеспечить ее безопасность? Потому что вы-то все знаете, это точно».
Но не сказала это вслух.
– А почему бы не подослать Тома? – предложила Жюли. – Он достаточно ловкий парнишка, чтобы влезть в окно, а квартира на первом этаже, хоть и вроде бельэтажа, но там совсем невысоко.
– Об этом и речи быть не может!
– Ну почему? Подумай.
– Я повторяю: и речи быть не может!
– Ну погоди упрямиться. Просто послушай. Если она его просит, значит, этот медвежонок очень важен для нее. Он, может быть, о ком-то ей напоминает.
– Ты, правда, так думаешь?
– Ты выберешь момент, когда Рэя нет дома. Тот вечер, когда он пьянствует у Жерара. Старуха лежит в своей комнате, она не встает с постели. Том залезает в окно, прокрадывается в квартиру, и дело сделано. Его это к тому же развлечет, уж поверь. Все произойдет в мгновение ока. А ты будешь стоять на стрёме.
– Ну, может быть…
– Я тебе когда-нибудь советовала что-нибудь плохое? Отправляла куда-нибудь, где тебя ждала опасность?
– Да нет, – признала Стелла.
– Ну и что тогда?
Стелла кивнула.
– Ну и все, договорились.
Второй камень упал с души, и она окунула кусочек хлеба в соус от оссобуко.
– Как вкусно… видно, долго томилось.
Она сняла шляпу, наклонилась к столу и набросилась на еду, придерживая руками тарелку, словно ее хотят у нее отнять.
– А что еще просила Леони? – спросил Эдмон, наливая себе вина.
Он был в нейлоновой рубашке, в подтяжках. Под тонкой рубашкой просвечивала майка, из-под воротника выбивались седоватые курчавые волоски.
– Она еще говорила о метрономе и нотах для фортепиано. Она слушает классическую музыку и отбивает ритм пальцем. Это ее безмерно радует, я никогда не видела ее такой счастливой. Да я и не знала, что она играла на пианино.
– Она очень хорошо играла. Это он велел ей бросить музыку. И продал ее пианино.
– Ох! – воскликнула Стелла. – И ничего не сказала?
Но сама быстро поняла, что это был дурацкий вопрос.
Эдмон Куртуа улыбнулся грустно и устало, словно подумал: «Как много ты еще не знаешь, девочка».
– Я читаю ваши мысли, – ответила Стелла. – Почему вы ничего не рассказываете, если так много знаете? Значит, вы такой же, как другие…
– Нет, Стелла, все гораздо сложнее.
– Так всегда говорят детям, когда не хочется вдаваться в объяснения, это слишком сложно, подрастешь – поймешь.
Она вздохнула.
– Я уже не ребенок, мне тридцать четыре года. У меня есть маленький сын, и я теперь стала матерью собственной мамы. Мне надоела эта мафиозная круговая порука, месье Куртуа.
Эдмон вытер свой нож о хлеб, сложил его и сунул в карман.
– В данный момент самое важное – это твоя мама. Чтобы она была в надежном укрытии. Не волнуйся. Все в свое время.
– Мне уже надоело ждать. Вся эта история длится уже так долго… я удивляюсь, как она до сих пор жива.
– Главное, что она не должна умереть. Она выпутается из этой истории, уверяю тебя.
Он посмотрел на нее так, словно она опять была той маленькой девочкой в баре. Яростный и нежный взгляд, который говорил ей: «Я здесь, доверяй мне, не все мужчины подонки».
Стелле хотелось ему верить. Если бы только не…
Взгляд ее упал на часы.
– Боже мой! Уже поздно! Нужно ехать, пора укладывать Тома.
– Сюзон уложит, – сказал Эдмон Куртуа.
– Нет! Я должна сама. До свидания, месье Куртуа, и спасибо вам.
Он поймал ее руку и сжал.
– Спасибо за все, – повторила Стелла.