Восковые куклы - читать онлайн книгу. Автор: Елена Мордовина cтр.№ 16

2

Следующий показ совершенно утомил его. Возбужденная публика покидала зал неспешно, каждый был вежлив и старался пропустить вперед другого, и вся пламенеющая энергия, высеченная невообразимым стечением образов и идей на экране, изливалась более в словесном общении, нежели во взаимных действиях. Ральф Афанасьевич продвигался сначала за каким-то миниатюрным старичком с удивительной шевелюрой, пышной, но совершенно плоской, похожей на крону итальянской сосны, и все пытался угадать кто это, но у него не получалось. И Ральф Афанасьевич утешил себя той мыслью, что это, видимо, один из многочисленных гостей фестиваля.

Затем течением публики его снесло несколько в сторону, и шел он теперь за стройной рыжеволосой барышней, обернутой в тонкий цветастый шелк. Он поднял было руку, чтобы стереть пот со лба, но рыжие волосы барышни зацепились за пуговицу его рукава и так спутались, что старику пришлось долго возиться, отделяя один за одним длинные каштановые волоски. Вся процедура эта привела его в такое смущение, что он раскраснелся и разволновался, тем более что барышня всего этого не замечала, а его причастность к ней заметна была только посторонним, которые все чаще обращали внимание на старика, спешившего за барышней и привязанного к ней ее же волосами. Барышня глубинной связи этой никак не могла заметить и со всей поспешностью стремилась вперед, волоча за собой раскрасневшегося старца.

Наконец, распутавшись с ней, он очутился в холле, где ему тут же вручили оценочные билетики, в которых указаны были названия фильмов, имена режиссеров и страны, из которых они явились, а также имелось место для оценки. Все эти фильмы только что были показаны в зале, но некоторые из них он уже сейчас не мог вспомнить. Ральф Афанасьевич, обрадованный тем, что хоть как-то может себя занять и успокоиться, сел в кресло и принялся оценивать предложенные фильмы. Увлекшись этим занятием, он и не заметил, как подкрался к нему Михаил Никифорович и, выхватив из его рук билетики, закричал:

— Ага! Проворонил даму, старая развалина! Сейчас поглядим, что ты выбрал… Итак, «Время закрытия». Балинт Кеньореш. Этот угрюмый, упадочный венгерский опус, всецело посвященный закату и умиранию духа, как выразились бы наши критики. Конечно же, — он отчаянно зашипел, и от этого шипения Ральфа Афанасьевича невольно передернуло. — «Крыши»! Янес Фисшер, Швеция, шесть минут… и «Похороны последнего цыганского барона» Джейн Рогойски. Блестяще, иного я от тебя и не ожидал сегодня. «Пенальти» ты, конечно же, не отметил, ручаюсь, ты даже не вспомнишь сейчас, о чем этот фильм, и об израильской «Лулу» тоже запамятовал…

Он отвлекся. Мимо прошел молодой переводчик, который не так давно срывал аплодисменты у микрофонной стойки.

— Вовсе неправда ваша, Михаил Никифорович, я только путаюсь в решении относительно этих картин, я не могу рубить сплеча и так просто оценить то, что мне, старику, может быть, и не совсем понятно касательно проблем молодости. А вот что я действительно не могу вспомнить, о чем это, — он указал пальцем на какую-то строчку в оценочном билетике, — никак не вспомню и все мучаюсь…

— Ну, Ральф Афанасьевич, вы уж совсем сдали, если не заметили, что фильм длится девяносто минут, и посмотреть его сейчас вы никак не могли, а нетрудно догадаться. Он начнется через полчаса в Красном зале. Я обязательно пойду, говорят, замечательный светлый фильм, не лишенный, однако, некоторого трагизма и такой прозрачной философичности, присущей только восточным культурам. Составите мне компанию?

— Такая незадача, Миша, я договорился встретиться здесь с семьей, и через полчаса мы идем в Голубой зал смотреть «Охоту на бабочек» Иоселиани, ради чего, собственно, я сюда сегодня и выбрался… Даже не соображу, как поступить.

— И в который раз ты собираешься смотреть «Охоту на бабочек»? Мы же с тобой вместе были на премьере. Или ты хочешь уверить меня, что желаешь снова насладиться сценой прибытия поезда в первых кадрах? Нет, ты что-то темнишь…

— А почему нет? Почему не в сотый раз «Прибытие поезда»? Прошлое создается энергией будущего. Как бы это объяснить? Не может быть так, чтобы фильм, который стал одной из основ сознания миллионов людей, наравне с «Одиссеей» Гомера и, скажем, какой-нибудь знаменитой оперной арией, по какой-то случайности не был снят. Мне кажется, Иоселиани именно это хотел подчеркнуть. Все обстоятельства сводит в одну точку энергия восприятия будущего человечества.

— Кажется, я начинаю понимать… Нечто подобное Бродский называл «звуковой неизбежностью»… Это в поэзии. В кино — не знаю, как такое обозначить.

— Если сознание всего просвещенного русского общества построено на фундаменте, краеугольным камнем которого есть «Преступление и наказание», то этот роман не мог быть не написан. Не могло быть так, чтобы сняли что-нибудь другое, а не «Прибытие поезда», это зависело даже не от них, не от поезда, не от машиниста, движения людей на платформе провоцировались не ими самими, а всеми давящими из будущего сознаниями поколений, для которых теперь каждое движение этого нелепого на первый взгляд человека так же незыблемо, как строение солнечной системы, карта Гималаев или вкус кофе… А вообще, ты как всегда прав. Я поссорился с женой, и мне все это гадко, и давай больше не будем об этом…

Он прошел по коридору, и словно бы прокрутилось невидимое колесо настройки радиоприемника.

— Значит, длина мундштука означает только половое различие?

— …нам повысили арендную плату…

— Я говорю: «Так хотите вы танцевать или нет?» А они сидят, как невменяемые, и говорят то да, то нет.

— …эти милые керамические туфельки…

— …угадывается двойная культурная апелляция: и к киноэстетике Пазоллини, и…

В первый раз он увидел этих ребят, когда смотрел фестивальные короткометражки. Казалось, ребята попали сюда случайно. Тогда он все время пытался отвлечься и смотреть на экран, но краем глаза все-таки замечал их. Они сидели на ступеньках в проходе и целовались. Потом мальчик вышел, а девушка постоянно глядела то на экран, то в сторону входа, ожидая, когда тот вернется. Вот он появился. Свет выхватывал мальчика только частями. Одет он был весьма странно: вроде бы и одежда была на нем новая, не с чужого плеча, но какая-то несоразмерная — сорочка вытянута чуть не до колен, а широченные брюки обрезаны выше щиколотки. Через плечо висела лохматая сумка, а глаза были скрыты за ярко-оранжевыми очками, никак не подходящими к брюкам и сорочке. Ходил он изгибаясь, словно укрепленная за два конца веревка или тряпичная кукла, и по-щенячьи презрительно щурился. Девушка обняла его, и они продолжили целоваться.

Вскоре к ним присоединился другой мальчик, с клочковато выстриженными волосами канареечного цвета и нарочитой, наигранной имбецильностью во взгляде и манерах. Фазы его движений были разъяты, словно во вспышках стробоскопа, и весь он казался каким-то ненастоящим.

Удивило Ральфа Афанасьевича не столько то, что молодые ребята эти были бесконечно чужды всему, что творилось здесь, сколько некая отстраненность ото всей остальной публики и некая общая тайна, словно марево облекавшая всех трех. Он поделился сомнениями своими с Михаилом Никифоровичем, но тот лишь засмеялся в ответ.