— Я что-то не помню, чтоб такую телеграмму Троцкий посылал. Я бы знал.
— Это он Розалии Самойловне. Ну, Землячке. Она нас вызывала, инструктировала.
— Она что же, приедет на митинг? — спросил Кольцов.
— Собиралась. Я ей сообщил сегодня, что ты приехал. Она вроде как обрадовалась. Сказала: «Тогда я могу спокойно поболеть».
— Не выдумываешь?
— Так и сказала. Дословно.
— Не подведем Розалию Самойловну? — спросил у Беляева Кольцов, а сам подумал, что кто-то хорошо поработал с Землячкой: боится встречи с ним. Должно быть, Дзержинский или Менжинский. Вряд ли сам Троцкий, они с Розалией Самойловной одинаково дышат. И еще Бела Бун с ними. Они втроем всех прибывающих на «Решид-Паше» еще сегодня, тут же, на Графской пристани прикончили бы.
— Так, говоришь, не подведем Землячку? — снова повторил свой вопрос Кольцов.
— Та ни боже мой! Такая женщина! Совесть революции! Глаз какой! Сколько случаев знаю. Бывало, глянет на человека и сразу же определяет: враг! Редкое качество!
Кольцов коротко взглянул на Беляева:
— Вот я и задумался теперь, как же мы с тобой, товарищ Беляев, будем чуждых элементов выявлять?
— Ты за меня, товарищ Кольцов, не переживай. Кой-какой опыт у меня по этому делу имеется.
— Это вы вместе с Землячкой тут, в Крыму, чуждый элемент искореняли?
— И с нею тоже. И у товарища Белы Куна тоже нюх на врага, як у той овчарки. Это я у них классовую ненависть постигал.
— Так вот, товарищ Беляев, слушай теперь меня. Митинг, беседа, сразу же на вокзал — и домой.
— Всех? А ну, как…
— Всех! — твердо сказал Кольцов.
— А казаки? Как, к примеру, поступить с ними? Что, тоже домой?
— Домой! Пусть хлеб растят. И женщин — тоже домой. И военнопленных, которые еще с Первой мировой, кто в Германии в плену был — тоже. Пусть на местах с ними разбираются. А то мы тут с тобой такого наворотим…
— Но хоть с десяток бывших офицеров, чиновников, попов на месте надо бы проверить. Самых подозрительных.
— Не надо! — твердо сказал Кольцов.
— С огнем играешь, товарищ Кольцов! — сухо и с легкой угрозой в голосе сказал Беляев. — С меня отчет потребуют. Что я товарищу Троцкому напишу?
— Напишешь коротко: встретили, зарегистрировали, отправили по домам.
— Всех?
— Всех.
— Не понравится это товарищу Троцкому. Где ж тогда наша бдительность, товарищ Кольцов, на каковую нам постоянно указывает наша партия большевиков?
— Про бдительность я тебе, товарищ Беляев, как-нибудь на досуге целую лекцию прочту. А сейчас для меня важно одно: чтоб никто, ни один из вернувшихся, не мог никому сказать, что с ними учинили расправу. Иначе остальные, которые еще там размышляют, ехать или нет, побоятся возвращаться. Понимаешь, я, собственно, и приехал сюда только, чтобы предупредить тебя об этом. Нет, даже не так: чтобы ты понял это.
Какое-то время они шли молча. Затем Беляев вдруг резко остановился, с восхищением посмотрел на Кольцова:
— Ну, хитро! — и снова повторил: — Нет! Ну что значит столица! На десять ходов вперед загадываешь!
— Думаю, а как же!
— Так и я тоже думаю, — сказал Беляев.
— Мы — о разном. Ты: как бы товарищу Троцкому угодить. А я: как бы нашему делу не навредить. Небольшая разница.
На Графской пристани было многолюдно. Весть о возвращении бывших белогвардейцев быстро разнеслась по городу, и все, кто мог ходить, поспешили на набережную, чтобы лично увидеть, как будет Советская власть встречать своих недавних врагов. В этой толпе было немало и тех, кто пришел сюда с тайной надеждой встретить кого-то из близких или хорошо знакомых, которые, опасаясь большевистской расправы, последними покинули Крым. Проводив их, многие остались в городе, уцелели во времена «троек» и бессудных расправ, пережили голод, холод, унижения и сейчас, стоя на набережной, всматривались вдаль, где недавно возникшая темная точка постепенно приобретала очертания корабля.
Оттуда, с корабля, с такой же жадной надеждой рассматривали тех, кто толпился на берегу.
Пока пароход швартовался, Беляев, оставив Кольцова одного, отправился наводить порядок. Прибывшие ему на помощь красноармейцы потеснили встречающих и образовали широкий проход к площади, куда, сойдя с парохода, направлялись реэмигранты и останавливались возле заранее обустроенной там трибуны.
В разных местах над толпой взмыли несколько красных флагов, а также наспех написанные на кусках фанеры и на листах ватмана приветствия и поздравления с возвращением на Родину. В уголочке возле трибуны собралась кучка музыкантов, и тут же, не совсем дружно, зазвучал «Интернационал». Весь взмыленный, Беляев снова пробился сквозь толпу к Кольцову:
— Уже пора! Пройдемте на трибуну!
— А это нужно? — спросил Кольцов.
— Ну, как же! Пусть знают: не только Севастополь, но и Москва их встречает.
— Кто их встречают, Беляев, им наплевать. Им важнее, как их встречают.
— Ну, может, хоть пару слов? — попросил Беляев.
— Вот ты их и скажешь, — и затем Кольцов приказал: — Иди! Начинай! А я отсюда, со стороны, посмотрю, как это у нас получилось. Опыт, который в ближайшие дни нам понадобится.
Беляев нырнул в толпу.
Пассажиры «Решид-Паши» уже заканчивали сходить на причал и по людскому коридору двигались к площади. Шли робко, жались друг к другу. Осторожно косились по сторонам в надежде выискать в толпе встречающих знакомое или родное лицо.
Над площадью стояла настороженная тишина. Ни приветственных хлопков ладошами, ни ободряющих слов, ни добрых взглядов. Даже те, кто с надеждой их ждал, даже они прятали свою заинтересованность и сочувствие от жестких взглядов большинства, пришедшего сюда лишь затем, чтобы насладиться унижением недавних врагов. Но и они, глядя на усталые, измученные лица, изношенную одежду, на их засаленные и истрепанные мешки и сумки, стали вдруг мягче, их лица приобрели выражения сострадания и сочувствия.
Но вот смолк оркестр, и Беляев поздравил всех сошедших с корабля с возвращением на Родину и выразил надежду, что вернулись они домой, в Россию, не с камнем за пазухой, и буквально с завтрашнего дня приступят к строительству нового коммунистического будущего.
— Каким оно будет, про то знают только три человека: товарищ Карл Маркс и его друг и напарник Энгельс, и еще товарищ Владимир Ильич Ленин. Они выведут нас на ту самую дорогу, которая ведет прямо к нему, и мы с вами еще при своей жизни увидим, шо оно такое — коммунизм! — с таким вывертом закончил свою короткую речь Беляев.
Потом на трибуну поднялся Уполномоченный Реввоенсовета Девятой Кубанской армии Базаров. Он внимательно оглядел возвращенцев и затем спросил: