23 декабря, Саккара
— Мааааа-а-ау, — разносилось под сводами Красной Пирамиды, — маааа-а-ау! Ма-а-а-а-а-а-а-а…
— Я рад, что вы так любите Россини, мой мальчик, но вы поете «Кошачий дуэт» с утра до ночи! — высказался профессор. — Наконец, подумайте о господах шпионах!
— Мау, мау, — отозвался Саммерс, только что спустившийся по ступенькам. — Никого нет. Я их все-таки замучил. Мы одни!
Он сел.
— Сбежали, — доложил он. — Ужас, каких малохольных теперь берут в археологи. Вот от меня бы на их месте так просто не отделались. Не отделались, профессор!
— Мне кажется, вы несколько увлеклись, — профессор размешивал состав в глиняной ступке. — По вашей вине я должен был лишить шерсти еще и мышей!
— Но не могли же мы сказать, что я не знал, кто такие фараоновы мыши!
— Ну, куда это годится — и кошки, и мыши? Это подозрительно!
— Но ведь нам верят.
— Смотрите, осторожнее. Засс хочет вывести вас на чистую воду.
— Нас, профессор, нас.
— Прекратите шутить.
— Не могу, у меня нервы.
— Это большой риск, мой мальчик.
— Ничего, в этих камерах сам черт заблудится. Пусть попробуют что-нибудь доказать — я докажу, что они идиоты. Что это клевета и они сами все подстроили.
— И все-таки два десятка кошек!
— Профессор, я смотрю на вещи реально. Два десятка кошек — minimum minimorum, которых мы сможем обработать без лишнего шума. На самом деле нам нужно штук сто.
— Да, но что скажут владельцы животных? Когда некие иностранцы покупают в таком количестве обычных кошек, это выглядит странно! Начнут болтать!
— Владельцы животных ничего не скажут. Кошек я просто взял. На время.
— Святые небеса, Джейк!
— Что? Болтать начнут? Начнут. Но нас к этому времени…
— Все это очень опасно.
— Вы же говорили, ваш препарат безвреден.
— Он и есть безвреден! Я запатентую его как отличный крем для дам!
— Тогда ничего вашим крестьянам не сделается. Подождут. Кошки на то и кошки, чтобы уходить, когда им вздумается.
Третье письмо Джейка содержало вот что:
«Несчастный Засс. В жизни не встречал никого (кроме себя!) кому бы так страшно не везло. Три дня назад Мухаммед, Мухаммед и Мухаммед принесли из раскопа каменный мяч — говорят, что именно мяч, каким египтяне играли в боулинг. Но твой покорный так неловко уронил мяч на ногу Зассу, что бедняга по крайней мере дня три не сможет ходить. Ergo, он не сможет съездить с нами в лагерь доктора Филипса. Это еще ничего: бедняга собирался поехать во что бы то ни стало, но вдруг съел что-то не то. От расстройства у него здорово испортился характер — иначе с чего бы он стал обвинять меня в том, что все его бедствия — моих рук дело? Впрочем, теперь меня подозревают все сразу. Но меня, как тебе известно, все всегда подозревают, так что я привык. Ах, да! Эдна! Эдна не подозревает меня! Это так мило с ее стороны, что прямо неловко».
— Черт, — пробормотал Д.Э. Саммерс. — С девчонкой-то совсем неловко.
И продолжал:
«Однако, Вандерер горит желанием познакомиться с доктором Филипсом. Не знаю, что приснится мне сегодня ночью, но вечером Вандерер устраивает рождественскую вечеринку и доктор должен прибыть к нам в лагерь — я уже передал ему приглашение».
Саммерс взъерошил волосы надо лбом.
«Теперь про тетю. Тетя в своем амплуа: взялась заигрывать с Зассом. Ну, знаменитый адвокат, писатель, интересный человек — ты все понял. А ты же знаешь мою тетушку. У меня не поворачивается язык сказать ей, что нельзя до такой степени не давать человеку проходу. Но это ужасно. Я просто места себе не нахожу. Ты представляешь, во что превратиться моя жизнь, если ей удастся его окрутить?»
23 декабря, Саккара, пять часов вечера
— Послушайте, Кеннел, — сказал Вандерер. — Я все понимаю. Но если вы не прекратите ваши фокусы, у вас будут неприятности.
— А? — молодой человек отряхнул брюки — возился в палатке с кошками. — О чем вы?
— Не ломайтесь.
— Но я все равно не понимаю.
— Нет, Кеннел, вы понимаете. Тетушкино наследство под угрозой, не так ли?
Кеннел молчал.
— Поговорим как мужчина с мужчиной, — сказал Вандерер.
— Лучше не стоит, — пробормотал натуралист.
— Стоит, милый мой, стоит. Во-первых, мои люди вами недовольны. Вы знаете, что это значит. Остерегайтесь, Кеннел.
— Ничего не понимаю. Они все время вертятся вокруг нашей палатки, но режьте меня на куски, если я понимаю, зачем! Меня в чем-то подозревают?
— Мое дело предупредить. Во-вторых, вы должны поговорить с вашей тетей.
— Вы не знаете мою тетушку!
— Ну, что касается вашей тети, у нее, конечно, есть некоторые основания. Однако…
— Какие еще основания? — перебил молодой человек.
— Как? Разве вам не сказали? Впрочем, кто бы решился. Хм. Дело в том, что… этот разговор останется между нами, не так ли?… Дело в том… Карл пробрался к ней в палатку. Пока вы отсутствовали, был большой скандал. Но он всего лишь хотел взять что-нибудь на память! Вы должны это понимать!
— Вы имеете в виду… — Ральф аж поперхнулся. — Он рылся в вещах моей тети?!
— Эти немцы чертовски сентиментальны. Успокойтесь!
— Не могу! Ваш Засс втрескался в мою тетку! Вы не представляете, во что превратится моя жизнь, если они…
— Тогда позаботьтесь о том, чтобы этого не случилось, — сказал Вандерер и ушел.
Натуралист, моргая, смотрел ему вслед. Потом повернулся вокруг себя и рявкнул:
— Эй вы, Засс! Не прячьтесь, это вам не поможет!
Скандал с Зассом был таким шумным, что в лагере Вандерера творилась сплошная кутерьма: оскобленный в лучших чувствах, немец решил вернуться в Каир. То, что наговорил ему Ральф, заставило беднягу требовать сей же час везти себя в город на автомобиле. А когда Вандерер отказался это делать, примирительным тоном советуя немцу «остыть и хорошенько все обдумать», герр Засс в крайнем возбуждении и смятении чувств оседлал мотоцикл позади курьера и, невзирая на протесты этого последнего, уехал. Лоу и Хэтфильд вскочили в автомобиль и пустились в погоню. Вандерер с телеграфной лентой в руках бежал сзади и ругался до тех пор, пока не осознал всю комичность своего положения.