Стратегии гениальных мужчин - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Бадрак cтр.№ 84

Отношение Исаака Ньютона к людям поражает. Однажды в школе, оценив свое магическое превосходство над сверстниками, он поверил в свою исключительность. Ясно осознав, что его мозгу подвластны такие интеллектуальные упражнения, которые кажутся сказочными чудесами окружающим, Ньютон забредал все дальше в своем бесконечном творческом поиске, основанном на нескончаемых сериях экспериментов. Первоначально – для компенсации своего социального уродства. Позже развитие мыслительных качеств не только дало ему в руки неоспоримые аргументы для внутреннего возвышения над окружающими, но и позволило не тяготиться обществом, легко и без внутреннего противоречия отвергая тех, кто так настойчиво и продолжительно отвергал его самого. По всей видимости, психическое зацикливание Ньютона на научных поисках выражалось в полной сублимации социальной составляющей в течение большей части его жизни: все, что не являлось научными изысканиями, просто отбрасывалось как отвлекающий раздражитель, ненужная помеха. Любопытно, что таковым оказывалось все, или почти все. Ученый предпочитал не общаться с людьми, если становилась ясной бесполезность такого общения для дальнейших научных опытов. Он поддерживал отношения лишь с несколькими учеными, имея практическую пользу от таких отношений. Его исключительная одержимость дошла до такой степени, что с человеком, в течение двадцати лет делившим с ним комнату и являвшимся незаменимым помощником при проведении многих научных экспериментов, он расстался практически без малейших эмоций, а их личное общение было сведено лишь к обмену несколькими записками скорее делового, чем личного характера.

Позже, когда вместе с оригинальными научными решениями появились и критики, ученый возненавидел их – как более мощные отвлекающие раздражители, которые при некоторых обстоятельствах становятся преградой на пути к намеченным достижениям. Но критики, как это часто бывает, сыграли свою положительную роль. Именно они вытащили сурового обитателя мрачной кембриджской келии на свет публичности и заставили общаться с миром. Сначала осторожно, путем длительной и детальной переписки, а затем все более откровенно и настойчиво. В какой-то момент ученый осознал, что если он не ввяжется в борьбу, многие его достижения попросту могут отобрать. Быть первопроходцем лишь перед Богом, как он хотел раньше, теперь было явно недостаточно: дельцы от науки, как полагал Ньютон, намеревались присвоить его успехи, опять оставив его ни с чем, то есть безоружным против людей. Ученый, внутренним движителем которого было скорее желание достичь высот, обеспечивающих неуязвимость, нежели любовь к сомнительному ближнему, так и не сумел заставить себя уважать соперников. Он сохранил к ним отношение униженного ребенка и оскорбленного подростка, кем ему много раз приходилось быть. Упрямец отказывался признавать в своих достижениях роль предшественников, не позволяя себе даже упоминать их имена. Хотя многие решения были так или иначе стимулированы чтением и детальным изучением научных трактатов, Ньютон упорствовал, относя результат лишь на свой счет. Он действительно невероятно развил свои способности к синтезу и научился совмещать и увязывать то, в чем никто до него не усматривал никаких связей. Но людей он признавать не мог!

Можно смело утверждать наличие у Ньютона крайней степени нетерпимости к себе подобным. Существа с язвительными языками и обывательскими плотскими желаниями вызывали у него преимущественно раздражение или, по меньшей мере, тихое презрение. Особенно это характерно для кембриджского этапа жизни ученого, когда все силы отдавались исследованиям и открытиям (позже, после переезда в Лондон, обретения славы, признания и богатства, публичный Ньютон стал гораздо спокойнее и терпимее). Интересным является замечание Галлея, аккуратно и по-дружески упрекнувшего ученого в рецензии его эпохальной работы «Начала» в том, что он никак не упомянул роль предшественников в произведенных на свет открытиях. А уже будучи состоятельным человеком и живя в роскошных условиях столицы, ученый после переиздания своих «Начал» отказался послать экземпляр признанному современнику Иоганну Бернулли. Не потому ли, что опасался даже глубоко внутри признать величие еще и тех, кто пытался идти с ним в ногу? Более того, некоторые биографы ученого небезосновательно утверждали, что знаменитое выражение Ньютона: «Если я видел дальше, то лишь потому, что стоял на плечах гигантов» – отнюдь не означает благоговения перед мудрецами, проторившими часть сложного пути до него. Учитывая, что фраза эта впервые промелькнула в переписке Ньютона с другим ученым-современником – Робертом Гуком – дотошным карликом-горбуном, в ней содержится скорее издевка, чем почитание. Но это говорит и о другом: Ньютон бесконечно ценил себя и свой вклад в науку. Он, безусловно, считал себя мессией от науки. Он был искренне убежден, что природа позволила ему одному проникнуть на недосягаемую глубину, чтобы понять и объяснить подслеповатым современникам многие тайны мироздания. Общаясь с внешним миром, он будто просил не мешать ему двигаться дальше. И если первоначально он предпринимал попытки объяснить что-либо вопрошавшим его ученым, то, наткнувшись на едкие уколы и вызовы предприимчивых современников, мыслитель предпочитал спрятаться в свою раковину подобно улитке и на долгие годы похоронить себя во мраке университетской келии, нежели доказывать свои достижения в обществе словоохотливых обывателей. Сделав первые открытия, он уже ни на миг не сомневался в уготованной ему роли великого ученого, приоткрывающего миру завесу тайн. И эта необыкновенная вера в себя и в саму науку заставляла его жить в полном затворничестве, отказавшись от внешнего лоска жизни. Хотя нет сомнений и том, что много позже публичный период жизни ученого сполна компенсировал отшельничество: в это время обществом были официально признаны и зафиксированы его достижения периода добровольного заключения. Сложно подозревать Ньютона в абсолютной рациональности жизни, но, тем не менее, даже период творческого истощения он сумел использовать с максимальной пользой, решив совершенно новую задачу – распространения своего влияния в глубь будущих веков.

У Ньютона, по всей видимости, никогда не было и отношений с женщинами – исследователи утверждают, что на смертном одре великий физик признался, что умирает девственником. Он, похоже, опасался всего, что может не только помешать, но даже немного отвлечь от идеи. Так же очевидно, что его либидо в процессе становления личности претерпело такую степень трансформации, при которой сексуальная энергия преобразовывалась в постоянное влечение к научным достижениям, которое с годами заметно подкрепилось острой конкурентной борьбой с коллегами, претендовавшими на роль первооткрывателей в тех же сферах научного поиска. Впрочем, канадский профессор Стивен Снобелен настаивает на наличии у Ньютона чувственности, которую тот неизменно подавлял. В письмах ученый упоминал, что борется с искушениями плоти при помощи… усиленной научной работы, а также теологических и алхимических изысканий.

Исаак Ньютон явно не вписывался в стандартную организацию быта нормального человека: в течение всей жизни он не признавал никакого другого занятия, кроме научных исканий и опытов. Думая почти исключительно о решении какой-нибудь задачи, пытаясь экономить время на всем, он тихо, но уверенно ежедневно бросал вызов всему обществу современников. Этого человека не интересовали развлечения, он почти равнодушно относился к одежде и убранству жилища. Он мог ходить со стоптанными башмаками или спущенным чулком, а главным условием места обитания считал возможность в любой момент оградиться от внешнего мира. Вызов стал его внутренним кредо. Роскошь, декорации и внешний лоск до самого заката жизни никак не волновали ученого; главной задачей было успеть представить миру доказательства своего величия, своего права жить, что так долго отвергал окружавший его мир. Ньютон не посещал театра, не гулял, не ездил верхом, не купался – он был абсолютно сосредоточен и до безумия поглощен идеей. Идея была не частью его странной жизни, она была всей его жизнью, наполняя смыслом опустошенное человеческое «Я». Довольно интересными для понимания глубинного мира ученого могут служить его замечания по поводу поэзии и скульптуры. Однажды коллекцию римских статуй известного скульптора-современника он назвал «каменными куклами», а поэзию – «наивной чепухой». Не потому, что он так люто ненавидел искусство – Ньютон просто и бесповоротно отвергал ВСЕ, что не вписывалось в рамки идеи. Порой даже кажется, что известность его тяготила, но он сознательно сделал шаг к ней, понимая, что только так его успехи будут иметь вес, а имя не будет предано забвению. Долгими, упорными усилиями он развил в себе высшую степень сосредоточения на идее.