Стратегии гениальных мужчин - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Бадрак cтр.№ 82

Но назначая умопомрачительные цены за свои картины, Пикассо никогда не был стяжателем. Ему нужна была неземная слава, деньги были лишь ее приданым. Его редко интересовали внешние стороны жизни – даже будучи безмерно богатым, он практически не заботился об одежде, его устраивала любая обстановка, если только в ней можно было работать, его не тревожили желания развлекаться. Кроме, пожалуй, одного – боя быков, который, как считают многие исследователи творчества этого живописца, питали его художественное воображение так же, как и многочисленные женщины, с которыми он, ничуть не стесняясь, заводил умопомрачительные романы. В целом, все в жизни Пабло Пикассо было подчинено работе – он не утруждал себя занятием чем-либо, не связанным с работой, и порой проявлял редкую непреклонность и жестокость. Например, он отказался приехать к сыну от первой жены, когда тот лежал при смерти. Ничто земное и преходящее не могло отвлечь его энергию и сосредоточение от того, что он определил главным в своей жизни. Однажды мастер поведал тайну своего успеха: «Энергетический потенциал у всех людей одинаковый. Средний человек растрачивает свой по мелочам направо и налево. Я направляю свой лишь на одно: на мою живопись, и приношу ей в жертву все…»

Что же касается людей, то, пожалуй, самым удачным определением взаимоотношений Пабло Пикассо с миром является воспоминание одной из любимых им женщин Франсуазы Жило: он обращался с людьми, «как с кеглями – ударять шаром одного, чтобы повалить другого». Живописец, когда речь шла о его интересах, мог быть неумолимым, беспощадным и даже коварным. В жизни, как и в творчестве, Пикассо демонстрировал высшую степень свирепого и порой гнусного эгоцентризма, действующую на менее волевой окружающий мир обезоруживающе. Своими поступками он, как разряд молнии, наносил подспудные удары и ввергал в шок. А потом от души веселился, превознося свою оригинальную способность действовать. Для него не существовало ничего, кроме собственного порыва – своей волей он заставлял весь мир вращаться вокруг себя.

Когда, к примеру, ему понравилась молодая жена друга – поэта Поля Элюара, он без колебаний завел с ней роман, нисколько не беспокоясь о том, насколько глубокой может оказаться душевная рана ближнего. Похоже, что и позже он был весьма неравнодушен и ко второй жене поэта, молча взиравшего на действия друга-живописца. Отношение к женщинам – особая глава жизни мастера. Или, лучше сказать, совершенно отдельная и весьма красноречивая часть его отношения к миру. Зажигаясь дикой пламенеющей страстью почти мгновенно, словно новогодний бенгальский огонь, Пикассо после завоеваний женских сердец нередко разбавлял заботливость и нежность довольно грубыми выходками, подавлял их всех своим гигантским самомнением и демонической энергетикой. Он уничтожал женщин, отталкивая и раня их, так же внезапно и основательно, как и притягивал. Его многочисленные любовницы часто становились жертвами головокружительного, бушующего, но всегда не слишком продолжительного и фатального полета с этим обольстительным, но предельно опасным дьяволом в облике художника, в конце концов с невинной улыбкой наносящим смертельные удары своим любимым. Наиболее ярким выражением его отношения к дочерям Евы, и к жизни вообще, стала картина «Минотавр, похищающий женщину» (1937 г.), где он изобразил себя существом, способным брать власть.

За всю свою жизнь Пабло Пикассо сменил потрясающее количество спутниц жизни, и всякий раз новая пассия оказывалась моложе предыдущей. От многих из них он имел детей, но привязанность к ним была скорее проявлением долга, во всяком случае по его шкале ценностей дети находились много дальше работы. Пикассо жил для себя, требовал, чтобы мир вращался вокруг него, и иногда создается впечатление, что он действовал как энергетический вампир, впитывая щупальцами живительную сочность молодости и упругости, чтобы использовать для рождения нового всплеска вдохновения и получения права новой жизни в своем стремительно меняющемся искусстве. Нет сомнения, что женщины питали его творчество, и, часто осознавая это, они были довольны своей ролью «увековечивания» собственных образов рядом со всемирно известным художником-гением. Пикассо же, без стеснения называя своих любовниц то «богинями», то «подстилками», заботился о том, чтобы они в равной степени чувствовали себя и теми и другими. В сущности, он никогда и не скрывал, что никто для него не может занять в сердце такое же прочное и основательное место, как его искусство. Хотя зачастую в общении со своими спутницами он находил и успокоение от внешнего беспокойства и нередких приступов меланхолии. «Ничто так не похоже на пуделя, как другой пудель, то же самое относится и к женщинам», – не раз говорил художник в минуты откровений, и этим лишь подчеркивается его самозабвенная и неизменная единая страсть – к идее, выражавшейся в самореализации в искусстве. Своей работе он приносил в жертву все, и своих любимых в первую очередь. Даже мать живописца, после того как он представил ей накануне свадьбы свою первую жену – русскую балерину Ольгу Хохлову, по словам самого Пикассо, в порыве эмоций воскликнула: «Я не верю, что с моим сыном женщина сможет быть счастлива. Он озабочен только собой».

Но «питался» Пабло Пикассо не только от женщин. Он настойчиво и виртуозно умел окружать себя лучшими современниками, в основном поэтами и писателями. Словно паук, он изобретал для них пленительные и завораживающие сети своей хитроумной паутины, чтобы принять живительные силы в свои липкие объятия. Они, в конечном счете, создавали язык живописи Пикассо, который сам плотоядный мастер умело подхватывал и развивал. Но конечно же, он не принимал чуждые формы, не пленялся взглядами теоретиков, отвергая все неприемлемое для чувствительной художественной интерпретации. Он лишь подпитывал себя новыми идеями, скрупулезно отбирая крупинки чужих полуфабрикатов для собственной новой идеи. Оставаясь всегда самим собой, он виртуозно эксплуатировал окружающих. Даже тех, кого Пикассо обожал, как, например, Матисса. Он либо заманивал его к себе, либо наведывался к нему сам. Но и его, и очень многих других, часто известных современников, живописец откровенно использовал, всегда больше беря, чем отдавая. «Я не даю, я беру», – заявлял он не однажды.

Некоторых, чьи имена уже были легендами, он зазывал на встречи, чтобы в конце концов внутренне подняться над ними и провозгласить триумф собственного имени. Так было, например, с Шагалом или Чарли Чаплином. Порой признавая мастерство других (как, например, способность Матисса управлять цветовой гаммой), Пикассо всегда заботился только об одном – утвердить себя хотя бы в собственных глазах как самого лучшего, самого великого и самого оригинального.

Еще одна особая тема в жизни мастера – отношение к родине. Подобно многим другим гениям, положившим свои таланты и саму жизнь на алтарь творчества, Пикассо мало заботило место для жизни. Оно должно было отвечать лишь двум требованиям – быть предельно комфортным и максимально безопасным. Не получив необходимого в родной Испании, он без колебаний сменил ее на Францию. Когда же для обретшего уют и гармонию Пикассо забрезжила опасность объединения фашистских режимов, он без колебаний попросил французского гражданства. Правда, получил отказ… Но он не бросил Париж именно за возможность работать, рискнув безопасностью и покоем…

Художник довольно много сил уделял рождению мифа о великом гении Пикассо. Он виртуозно играл роль человека, способного раскалывать действительность на части и безошибочно подбрасывать публике именно ту часть, которая шокировала более всего. Наиболее бережно он относился к своей собственной личности, презирая земные ощущения плоти и всегда поступая так, как это выгодно мифу, а не живому человеку Пабло Пикассо. И уже упомянутый факт, что он не покинул оккупированный Париж и решительно остался в «столице мира», будучи запрещенным нацистами живописцем, не имея возможности выставляться, но в то же время имея полное основание для опасений оказаться в творческом забвении. А после освобождения города Пикассо тут же вступил в Коммунистическую партию, очевидно желая поразить мир своей обескураживающей выходкой. Художник словно беспрерывно находился на сцене и действовал так, как будто целая планета была аудиторией. Его не смутил тот факт, что на фоне скандального членства в партии он стал менее популярен в США – Пикассо, нутром чувствовавший людскую породу, просчитал, что это временное явление, а резонанс стимулирует новый всплеск популярности его имени. Расчет оказался верен, ибо благодаря скандалам, сопровождавшим первые послевоенные выставки, он тотчас превратился из частного лица в общественное достояние. А как только интерес к коммунистам преуменьшился, Пикассо быстро позабыл о нем. Он достаточно берег силы, не позволяя себе слишком распыляться, чтобы не потерять нити своего искусства. Он никогда не позволял втянуть себя в спор с толпой или тратить время на объяснения с окружающим миром, считая непозволительным снизойти до такого. Когда в телеграмме его попросили написать и отправить несколько слов в защиту свободного выражения живописи, мэтр лишь усмехнулся и без колебаний отправил трепетное воззвание о содействии в корзину для мусора.