Стратегии гениальных мужчин - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Бадрак cтр.№ 80

Удивительно, что этот отшельник достаточно болезненно переживал назначения на высокие государственные должности своих знакомых, каждый раз словно сопоставляя их достижения со своими собственными. Но всякий раз он соглашался с внутренним голосом, говорившим о призрачности и тщетности усилий любого чиновника. «Я сделался генералом от литературы» – после такого самоутверждения этот завзятый аристократ обычно успокаивался. Всякий раз он сверял курс, сопоставлял собственный вклад в формирование эпохи с сотворенным другими активными участниками общественной жизни. К этому остается добавить еще и резко негативное отношение Толстого к участию в каких-либо публичных действах. Он четко определил свою плоскость самовыражения в создании глубоко нравственной и психологической литературы, и потому решительно отказывался растрачивать время на другие формы самовыражения. Так, несмотря на уговоры, он отверг просьбу участвовать в празднике по случаю открытия памятника Пушкину.

Такой подход к окружающему миру отражает и построение многослойного, крайне эгоцентричного внутреннего мира писателя, в котором он определил себя центром, немеркнущей звездой. Это светило зажглось для того, чтобы открыть некие вечные истины, которые не в состоянии постичь человеческое стадо. Но в то же время всепроникающий толстовский эгоцентризм был насквозь пронизан конструктивным желанием усилить мир пониманием истинной красоты и духовности, и это позволяло ему действовать сообразно воображаемому творцу-мессии: он ежечасно заставлял себя совершенствоваться, он никогда не позволял себе озираться на чье бы то ни было мнение, он с чуткостью зверя во время охоты прислушивался к собственному голосу – он шел вперед, несмотря ни на что. Потому что он был – ВСЕ, мир – всего лишь часть общего и несовершенного, к чему мыслитель устремлял свой пристальный взор решительного преобразователя. Толстой, искренне веря в победу нравственности, с каждым годом все больше погружался в мир созерцания и внутренних переживаний. С одной стороны, его сознание было подавлено растущим ощущением тщетности усилий одной короткой человеческой жизни, с другой – неуемным желанием оставить после себя нечто энергетически емкое и претендующее на долгую жизнь после физического исчезновения оболочки. Несмотря на удивительную физическую форму (даже к пятидесяти годам мыслитель выглядел подтянутым и статным, с развитой рельефной мускулатурой), Толстого преследовали периодические призрачные ощущения острой тоски и ужаса перед скорой кончиной. Но это был не физический страх смерти, а невыразимый ужас перед скоротечностью жизни и боязнь не успеть исполнить всего задуманного. Именно поэтому такие кризисы чередовались с безудержными потоками создаваемого, перерабатываемого и издающегося.

Толстой выработал в себе настолько четкое представление о нравственности и чистоте души человека, что отвергал любое проявление отклонений, даже если эти отклонения признавала целая нация. Самым ярким примером непримиримости Толстого с общественным мнением является отторжение им тематики петровской эпохи. После длительного изучения деятельности русского самодержца великий аналитик заявил во всеуслышание, что его мнение о личности Петра I «диаметрально противоположно общему». Хотя имеются черновики 17 глав начатого романа об эпохе Петра, писатель напрочь отказался продолжать работу и с тех пор стоял на своем: личность и деятельность Петра не только не имели отношения к великому, но и были явлением безнравственным, недостойным и даже позорным. Этим заявлением Толстой опять отделял себя от всех – он должен был одновременно с выражением позиций сотворить и собственный неприкасаемый образ, легко узнаваемый облик титана от литературы. И к слову, Толстой отношением к самодержцу определил наднациональность своего образа, что есть одной из наиболее характерных черт исторических личностей, признанных гениями. Как истинный преобразователь Толстой никогда не подстраивался под общество, приучая его к своей позиции, своему видению происходящего, к своей духовной мощи. И беспрерывные потоки уникальных толстовских им-пульсов-проповедей, вещаемых из сельской глуши и талантливо заложенных в его произведения, действительно превратили его в необычайного волхва, получившего исключительное право указывать обществу на его духовные болезни.

Пренебрежение Толстого условностями, царящими в светском обществе, возрастало вместе с восприятием его литературного таланта. Он не мог довольствоваться единственной возможностью самовыражения и продвижения своих идей лишь посредством художественных произведений. Когда Толстой осознал, что его имя имеет определенный политический и общественный вес, он немедленно обратился к статьям, которые вследствие жесткости позиции автора и его категорического отвержения части правительственной политики неминуемо оказывались резонансными. Но Толстой прибегал к изощренным действиям (например, передал одну из крайне резких статей английскому журналисту, который не упустил случая напечатать ее в Лондоне). Почему писатель пренебрегал реальными опасностями? Во-первых, он просто хотел высказаться. Любой литератор намеревается максимально воздействовать на аудиторию, и если он действительно творец, то никогда не будет колебаться со своими высказываниями. Во-вторых, общественно-политическая публицистика позволяла гораздо дальше и гораздо скорее распространить влияние своего имени. Толстой не мог не использовать такого внезапно открывшегося канала. Это говорит о качестве, присущем всем баловням успеха: использовать все возможные пути для того, чтобы новая идея, как джинн, выпущенный из бутылки, в которой он вызревал, распространился по миру и захватил власть над возможно большей частью человечества, не разучившегося думать. К слову, и противопоставление себя канонам существующей Церкви, и настойчивое утверждение, что Церковь и Бог – далеко не одно и то же, говорят о желании продемонстрировать миру свое высшее понимание духовности, признании Бога, поощряющего действие, а не безумное религиозное растворение личности. Тут писатель уже реально претендует на роль современного пророка, способного восстать даже против такой могучего и непререкаемого авторитета, каким пользовалась на рубеже столетий Церковь в России.

Психологи, и в частности Карл Леонгард, указывали на примечательную особенность Толстого: в его психологическом романе «Война и мир» «не выведены акцентуированные личности». «Герои романов Толстого отличаются друг от друга не как индивидуальности, а как типы», – подчеркивает психоаналитик, высказывая в связи с этим предположение, что целью писателя было показать идеи, а не мир идей, исходя из структуры личности конкретного человека. Это замечание весьма интересно, поскольку оно свидетельствует о сознательном выходе Толстого за рамки писателя-романиста и о попытке стать в ряд творцов, не только открывающих новую реальность, но и формирующих отношение к ней. Эти поступки сродни действиям Микеланджело с его собственным видением образа Моисея или Зигмунда Фрейда с новым, неведомым учением о внутреннем мире человека. Ведь в произведениях писателя всегда речь идет об идеях самого Толстого. Хотя к этому стремится каждый серьезный литератор, Толстой отличается тем, что создает объемное взаимосвязанное видение преобразовывающегося во всех измерениях мира, в то время как большинство писателей пытаются вложить в образ одного или нескольких ярких героев обособленные, а то и вырванные из жизни идеи. Хотя, безусловно, одной из сопутствующих задач, которые Толстой ставил перед собой как художник и историк, было намерение запечатлеть историческую эпоху. Надо признать, обе задачи были весьма успешно выполнены, несмотря на то что аналитики находят малозаметные психологические нестыковки в его художественных образах.