Чистилище. Книга 1. Вирус - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Бадрак cтр.№ 19

Вспоминая об отце, мать всякий раз подчеркивала его мужскую несостоятельность и свои невероятные усилия, предпринятые для его, Кирилла, воспитания. Ее любовь, весьма странно выражаемая, порой вызывала у него жуткие ассоциации, как если бы вместо живого существа он соприкасался с мумией или даже с манекеном, великолепно исполненным снаружи и полым внутри. Сколько Лантаров помнил себя, в нем росло непреодолимое желание удалиться от матери.

Теперь, когда у Лантарова появилось много времени, он с недоумением размышлял, отчего все-таки ему так не хочется видеть мать? Он так лихо, с вызывающим апломбом отпочковался от нее, а теперь она увидит его слабым?! Таким же никчемным, как его отец?! Пожалеет ли она его? Может быть, только в первое мгновение… Ведь он давно знает: она не умеет любить, не научилась… А он сам? Этот вопрос возник впервые и повис без ответа. Лантаров мысленно прогнал его, как бродячую собаку. Он вспомнил, что мать давно работает в Москве, что у нее новый мужчина… Ну и пусть! И ему тоже уже давно нет дела до ее работы и отношений, которые скорее являются – в этом он, Лантаров, почему-то был уверен – пародией на семью.

Так в чем же дело?! Лантаров опять неожиданно вспомнил детство, как однажды маленьким мальчиком вернулся домой со двора и застал мать лежащей на полу посреди комнаты с закрытыми глазами. Он, охваченный безудержным страхом, внезапным отчаянием и беспомощностью, дико завопил – вдруг она умерла?! Но неожиданно мать открыла глаза, приподняла голову и медленно произнесла: «Боже мой! Как хорошо! Теперь я знаю, что меня хоть кто-то любит!» Она выговаривала слова с такой немыслимой зачарованностью, с таким упоением, что у Кирилла зарябило в глазах. Его ноги подкосились, и он тихо опустился на пол и замолчал. Но потоки слез продолжали беззвучно течь по его щекам. Даже тогда, маленьким мальчиком он догадался: его переживания находятся слишком далеко, за чертой ее восприятия; они устремляются к ее сердцу в своем трагическом полете, но натыкаются на невидимый пуленепробиваемый жилет. Щит, панцирь…

…Лантаров от этих воспоминаний испытывал гнетущее чувство неуемной тоски. За окном рьяно стучал и ломился в глухие больничные окна холодный, неведомо чем раздраженный дождь. Сквозь сумеречную серость легко можно было различить тучи, висевшие клочковатыми струпьями. Словно убеждаясь в тщетности проникнуть в стерильное, безжизненное помещение больницы, капли, только что обладавшие неимоверной силой, ударившись о предательскую твердь окна, уныло и безысходно струились по стеклам. Кирилл чувствовал себя похожим на эти капли, еще недавно воинственным и непоколебимым, а ныне сломленным и лишенным воли к жизни. Точно так же, как и они, он летел неведомо куда, пока не столкнулся с твердыней самой жизни, превратностями бытия, о существовании которых даже не подозревал. Искалеченный аварией, парень лежал с широко распахнутыми глазами и наблюдал за хаотичными каплями дождя, невольно сравнивая их с людьми, оголтелыми и беспокойными, пока не столкнутся каждый со своим препятствием, заставляющим хоть раз задуматься о смысле своего существования. Был один из тех тягучих больничных вечеров, когда каждый занят своим муравьиным роем мыслей, спорящих и враждующих друг с другом, снова сменяющихся в беспорядочном движении. Неподвижное существование становилось невыносимым, но чем более статичным и отекшим делалось его тело, тем быстрее кружилась чумная карусель мыслей, вызывая тошноту и дрожь тех частей тела, которые он еще чувствовал. Теперь Лантаров знал, каким должен быть самый страшный фильм ужасов – тот, который он теперь видел почти каждую ночь. Его жизнь оказалась разделенной на «до» и «после». Порой будущее выглядело в его представлении еще хуже, чем смерть, потому что было соткано из сплошной неопределенности. Прошло уже три недели его нового полубезумного существования, но его настоящее и будущее все больше походили на кошмар. Унизительный факт: ему неоткуда взять денег на лечение. Расходы за период реанимации, как ему любезно сообщили люди в белых халатах, оплатили его коллеги по работе. Что делать дальше? Ведь лежать ему еще не менее двух с половиной-трех месяцев. Да и потом – все та же пугающая неизвестность. А вдруг он останется несостоятельным инвалидом, неспособным нормально передвигаться?! Эта мысль больно обожгла, как будто он прикоснулся к включенной электроплите. Только Шура умел подбодрить его невозмутимыми замечаниями, подкрепленными книжными историями о других людях, которые годами лежали прикованными к больничным койкам, но поднялись и победили. Но Шура скоро выпишется и исчезнет из его жизни. Останется только тьма, о которой уже сейчас одуряющими предвестниками возвещали первые пролежни и беспардонно взирающая на него металлическая утка – неужели он попал в вечные клещи зависимости от окружающих?!

Лантаров опять подумал об отце – ему почему-то казалось, что если выманить недостающий образ из норки растерянной памяти и восстановить утраченную картинку бытия, то это ему многое объяснит. Но, к своей досаде, он помнил только отдельные фрагменты. Да и те застыли в памяти непроходимыми комочками каши, которые невозможно ни проглотить, ни пережевывать зубами взрослого, потому что ощущения были выдуманы и навязаны еще в детстве. И все-таки…

Вот отец, еще совсем молодой, привез ему красивый, поблескивающий удалью, велосипед. И, привстав с сиденья, чтобы сильнее разогнаться, маленький Кирилл улавливал его лицо, открытое, немного улыбающееся и даже счастливое, несмотря на тяжелые мешки под глазами. А вот он постарше, и улавливает злые оттиски морщин на озабоченном лице: отец принес ему несколько книг, по его мнению, стоящих. Кирилл без труда вспомнил аккуратные томики Золя и Набокова, которые он так и не осилил. Хотя родитель учил его быть разборчивым у книжной полки, неуемная тяга к праздности, комфорту и удовлетворению желаний в любой момент времени не оставляла шансов развиться воле и устойчивой мотивации. И все-таки отец сделал одно крайне важное дело, перевернувшее его жизнь. Лантаров отчетливо помнил встречу с ним перед поступлением в институт. Он видел побелевшую от седины бородку, скользящий, несколько виноватый взгляд глубоких печальных глаз человека, отягощенного невысказанностью. Грузные мешки набухших век сверху и темные круги снизу. Слегка подрагивающие руки, вызвавшие тогда его иронию. Вид больного человека, скрывающегося под маской труженика. «Наверное, мать права, твердя, что он безбожно пьет», – подумал тогда Кирилл. С напускной небрежностью отец сообщил ему, что сумел решить вопрос его зачисления в Киевский институт международных отношений – один из самых престижных вузов страны. А заодно и с армией все уладил, избавив сына от непопулярного и небезопасного долга. Хотя отец был преподавателем главного университета страны, Лантаров уже тогда хорошо знал, что двери КИМО открываются далеко не перед каждым профессором, а сумма взяток за несколько лет взлетела в пять-семь раз – до совершенно фантастической цифры. Кирилл помнил, как он с трудом сдерживался, чтобы не уткнуться в плечо отца и не сказать что-нибудь непременно доброе.

Теперь он жалел о своей былой отчужденности, в которой проявлялись материнские уловки. Только теперь, заживо сгорая в дьявольской печи забвения и удушливого одиночества, Лантаров осознал, что совсем ничего не знал о жизни отца, не интересовался ею и считал отца мягкотелым неудачником лишь на основании высказываний матери. И остался тот в сыновнем воображении юродивым, вечно ищущим чего-то нереального, философского и патологически безжизненного. Кирилл ничего не понимал из ее слов и думал, что если бы отца можно было представить себе в виде дерева, то мать определенно была бы двуручной пилой с острыми зубьями, врезавшимися глубоко в древесную мякоть ствола.