Чистилище. Книга 1. Вирус - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Бадрак cтр.№ 17

Лантаров обнаружил себя в своей комнате обессиленным, обескровленным, бесчувственным и скулящим. Словно погребенным заживо. Он не слышал, как стучала в дверь его мать. Очень смутно помнил, как дверь все-таки выбили, очевидно, опасаясь, что он что-то сотворит с собой. В рот ему вливали какую-то липкую, елейную субстанцию с острым непонятным запахом. Затем он провалился в дрему, и воспоминания на том обрывались…

4

Грузная нянечка Мария Ильинична, о которой Лантаров всегда думал раздраженно и подозревал в крохоборстве, сама предложила побрить его. Он согласился больше из любопытства, заросли на лице, как ему мерещилось, скрывали его, позволяли раствориться в этой гнусной палате, стать чем-то общим, безличным. Ну, как кушетка, например.

– Болит спинка? – Женщина спросила ласково, и Лантаров впервые ощутил, что его боль, в самом деле, ей небезразлична. А ведь он-то был уверен, что эта тетка без двадцатки гривен и пальцем не пошевелит.

– Да так… – пролепетал он в ответ.

– Больше на бочок старайся ложиться, чтобы пролежней не было. Ох, гадкая вещь – эти пролежни.

Да он и сам знал, что гадкая. А что толку… Лантаров только плотно сжал губы, так, что на лице образовалась складка безмерной тоски.

– Ну, давай, побрею, – предложила нянечка, и Лантаров закрыл глаза. Ее мягкие движения по лицу чем-то напомнили о детстве и спокойствии в душе. Она вся сама была, как мякиш, расползалась по стулу.

– От мамочки скрываешь, что в больнице… Зря… Мамочка всегда поймет… – как-то вскользь проговорила она, и у Лантарова сжалось сердце. Все, тут всё про него знают! А «мамочкой» он мать вообще никогда не называл.

Когда Мария Ильинична влажным, видавшим виды, полотенцем с материнской заботливостью вытерла его побритое лицо и торжественно подставила Лантарову маленькое облупленное зеркальце, он обомлел. На него смотрел изможденный, со страдальческим выражением безысходности, незнакомый человек.

Вдруг Лантарова пронзила стыдливая мысль: ему нечего дать нянечке.

– Мм… Марья Ильинична, – проговорил он, пугаясь собственного приглушенного голоса, – я вас даже отблагодарить сейчас не могу… Но я потом, позже…

– Да что ты, сынок, – всплеснула руками она. – Не переживай, у меня станочек остался, я мужчинку из пятой палаты брила. Не переживай.

И Лантаров успокоился. Все у нее, у этой женщины уменьшительно-ласкательное. И как она умеет так жить среди всего этого ужаса?

А сосед Шура долго и старательно подравнивал свою поросль на лице. Кошлатую дедову бороду он превратил в почти элегантную, профессорскую бородку. Начал он самостоятельно, орудуя ножницами на ощупь. Но окончательно подравнять попросил Марию Ильиничну, подбадривая ее едкими, но не обидными словечками, и та продемонстрировала чудеса парикмахерских способностей.

Причина прихорашивания Шуры вскоре открылась: его навестила какая-то пожилая женщина. Они тихо и совсем недолго поговорили в палате, пока она, хрустя полиэтиленовым пакетиками, передавала Шуре провизию и книги. А затем забрала у него несколько пустых баночек и пластиковых коробочек. Лантаров украдкой рассматривал женщину – ее ни за что нельзя было назвать старушкой. Осанистая и гибкая, она энергичностью и воодушевленностью походила на суетящуюся, перепрыгивающую с ветки на ветку, сойку. Но было видно, что все ее эмоции вызваны неподдельной материнской заботливостью и желанием угодить больному. Когда она преспокойно наклонилась, чтобы что-то вытащить из-под кровати, у Лантарова от удивления отвисла челюсть: да он сам вряд ли смог бы проделать такой трюк в пике былой молодецкой удали. Более всего Лантарова поразили ее живые задорные глаза и целые ровные зубы в улыбающемся рту. Несмотря на лучистые морщины вокруг подвижных глаз и рта, женщина производила такое же впечатление, как уже вышедший из моды, но все еще добротный, красноречиво звенящий фарфоровый сервиз в шкафу.

Когда она ушла, Лантаров спросил:

– Сестра проведывала?

– Да нет, – Шура отчего-то засмеялся и проговорил не без оттенка гордости: – Компаньонша. Евсеевна. Недели через полторы машиной за мной приедет – пора возвращаться к прежней жизни. Залежался тут.

Лантаров недоуменно посмотрел на соседа.

– Да-да. Евсеевна – современная бизнес-леди. Цветы, мед, чистые продукты – это по ее части. Сейчас модно и дорого. Я ей помогаю иногда. Улья перевезти, что-то переставить или загрузить… Она же мне исправно платит душистым медом, да еще многими другими чистыми продуктами.

– «Чистыми» – это как?

– Ну, чтобы проще для понимания: это те, которые человеческая рука не испортила. Мед, например. Или цветочная пыльца. Или орехи. А еще овощи-фрукты. То, что дала матушка природа, или то, что мы от нее добыли.

– Ну-ну… – пробормотал Лантаров, не зная, как реагировать на услышанное.

– Ты видел, какие у нее руки?

На руки Лантаров и не обратил внимания.

– Какие?

– Как у дамы, а не как у пожилой деревенской женщины. Вернее, в ее возрасте лишь очень немногим удается оставаться женщинами. Потому что даже раньше, к сорока пяти-пятидесяти годам, женщины в наших селах превращаются в несчастных, изъеденных тяжкой работой бабок.

– А Евсеевне сколько?

– А вот угадай.

Лантаров прищурился, глядя в верхний угол комнаты.

– Наверное, все шестьдесят? Шестьдесят пять?

– А вот и не угадал, – возвестил Шура победоносно, – семьдесят один.

На лицо Шуры на миг набежала тень.

– Представляешь, она всю жизнь, лет, кажется, до пятидесяти, жила в центре Киева. На Печерске, в элитном районе. В фешенебельной квартире – ее муж был генерал, из настоящих боевых вояк. Она сама из потомственной интеллигенции. С шиком жила. Но, как нередко бывает с военными, муж вышел в отставку, три года пожил и отправился туда, откуда не возвращаются. А сын у нее был толковым офицером и непревзойденным специалистом – прошел афганскую войну, а там, я тебе скажу, вертолеты горели не слабее, чем свечи в церкви. О нем легенды ходили… А теперь… увы…

Лантаров слушал не моргая и диву давался – в глазах Шуры появился пугающий вороненый блеск, а голос стал ниже.

– Алкоголь? – догадался Лантаров.

– Да, что-то у него в семье произошло – коса на камень, как говорится. Развелся. Потерял интерес к службе. Запил – этот грешок за ним, впрочем, и раньше водился, но армия все-таки держала в узде. А он взял да и уволился. Евсеевна говорила, хотел бизнесом заняться. А реально стал безнадежно тонуть в бутылке. Она рассказывала: что только с ним ни делала, куда только ни возила, все напрасно. Спивается человек, и все. И главное, его ни кодирование не берет, ни уколы, ни чистка организма. Но женщины – существа стойкие, терпеливые. И Евсеевна искала-искала и прознала, что в забитой деревне, невесть сколько километров от Киева, обитает необычный батюшка, сам, кстати, бывший герой афганской войны. Там даже церквушки не было первоначально, на обычном домишке крест водрузили. И уж только через несколько лет выстроили священнослужителю церквушку – слишком многие люди к нему тянулись со всей Украины. Он и наркоманов заговаривает, и обреченных, бывает, исцеляет.