Ненавижу семейную жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Фэй Уэлдон cтр.№ 32

Когда умерла от рака Сьюзен, мы — Ванда, Серена и я, дружная, состоящая из одних женщин семья, единый живой организм, у которого отсекли конечность, — сблизились еще больше, словно только так и могли устоять. Потом мы взяли к себе троих детей Сьюзен, и у нас появилось что-то вроде протеза, на котором можно хоть и с трудом, но ковылять. Какое-то подобие равновесия восстановилось. А когда умерла Ванда, я подумала, что наконец-то она освободилась от тревоги, которую передала и нам, отравив каждую нашу клеточку, и что я за Ванду рада. Может быть, ей надо было пощадить нас и оберечь от этой тревоги, но, насколько я могу судить, я тоже передала ее через митохондриальную ДНК следующим поколениям. Лалли перед выступлением чуть сознание не теряет от страха. Может быть, и Хетти только притворяется передо мной, будто мир ей кажется управляемой системой и она не ждет от него сюрпризов.

Нынче утром мы разговариваем с Сереной о Хетти и очередной о-пэр. Серена вчера утром звонила Хетти и теперь в курсе последних событий. Мы обсуждаем тему детских ушей и ватных палочек. Серена спрашивает меня, как выглядит эта особа, Агнешка, и я отвечаю, что, как ни странно, никому не пришло в голову ее описать. Мне просто перечисляют ее достоинства и подвиги. Наверное, внешность у нее самая обыкновенная.

Мы вспоминаем известных нам женщин с самой обыкновенной внешностью, которые разрушили чью-то семью. Список набирается довольно длинный. Чтобы отнять мужа у жены, вовсе не обязательно быть такой уж безумной красавицей. И страсть не такой уж сильный побудительный мотив, как мы считали в молодости. Привлечь может все, что угодно: остроумие, душевная теплота, общность политических взглядов, талантливая игра на рояле, даже сама по себе невзрачность.

Бойтесь как чумы одинокой женщины на званом обеде, такой тихой, скромной, с опущенными глазками, серой мышки, одетой старомодно и провинциально: стоит хозяйке отвернуться, и эти глазки могут сверкнуть алчно и призывно. Такова была Энн Футуорт, которая в свои полные пятьдесят пять увела от жены Серениного издателя. Энн была его незаметнейшая секретарша. Жена издателя Маргарет пожалела Энн, ах, она такая одинокая, и пригласила к себе обедать, а кончилось все тем, что сама Маргарет оказалась на улице и устроила скандал возле издательства: бросала камни в окно его кабинета и осыпала мужа и Энн бранью и проклятиями, а они прятались под столом, пока наконец не приехала полиция и не увезла ее. Как тут не вспомнить жену Т.С. Элиота, которую он поместил в лечебницу для душевнобольных, — она лила какао в почтовый ящик издательства Faber & Faber.

Но это все крайние проявления, согласно решаем мы, и наблюдаются они не так уж часто. В прежние времена у мужчин просто случались связи, и они обещали своим любовницам, что уйдут из дому, однако уходили очень редко. “Вот поступят дети в школу…”, “Вот кончат шестой класс…”, “Вот кончат школу…”, “Вот сдадут экзамены…”, и наконец: “Вот кончат университет”. Только тогда любовница начинала понимать, что у него, наверное, и в мыслях не было уходить к ней от жены. А потом у жены рождается поздний ребенок — ну конечно же он все это время спал с ней. Женщины верят тому, что им говорят, — если им хочется верить. (Я думаю в эту минуту о Серене и Джордже.)

Мы с ней опасаемся, что Хетти унаследовала эту способность верить тому, во что ей хочется, а не тому, что происходит у нее перед глазами. Что ж, молодым это свойственно. Они вскормлены литературой, кино, телевидением, сериалами и потому верят, что они — герои и героини, творцы собственной судьбы, и все у них будет хорошо. Вряд ли эта их Агнешка разделяет подобное заблуждение, и это тревожит. Она, само собой разумеется, не испытала такого сильного влияния литературы, какое она имеет у нас, на Западе, романы там не в чести, а телевидение занимается главным образом идеологической обработкой и показывает народные танцы. Уж она-то знает, что мир суров и вольностей не допускает, и потому ведет себя соответственно. С другой стороны, найми Хетти с Мартином англичанку, у той наверняка оказалось бы слаборазвитое супер-эго, она сидела бы с ребенком в фастфудах и кормила его гамбургерами, чтобы не капризничал, или в кафе при супермаркетах и учила малявку пить через соломинку ядовито-розовую шипучку. Насмотрелась я на такое.

Случалось и так, вспоминаем мы, что мужья и в самом деле уходили от жены к любовнице в тот самый день, когда дети заканчивали школу. Возьмем хоть бы Грейс: Грейс и ее муж Эндрю, Серенин бухгалтер, уехали летом в отпуск во Францию, и вот в разгар их поездки звонит им их младшее чадо и сообщает, что получило аттестат с отличием, так Эндрю в ту же самую минуту делает жене ручкой и уезжает навсегда к любовнице, о существовании которой Грейс и не подозревала и которая до сего дня отдыхала в ожидании Эндрю одна на Багамах.

Если в наши дни подобные истории происходят гораздо реже, то лишь потому, что всех нас безумно мучит чувство вины и терзает совесть, и, стало быть, стоит кому-то с кем-то переспать, как они тут же решают: “Вот оно, настоящее” — и сообщают об этом всему свету: едва встав с грешного ложа, они спешат освятить его с помощью законного брака и затевают развод. Все участники действа твердят о честности и “подлинности чувств” и соглашаются, что ради детей все должны поддерживать друг с другом хорошие отношения и непременно собираться за рождественским столом. У детей появляются очередные отчимы и мачехи, на Рождество все мечутся как угорелые, стараясь успеть со всеми повидаться, мужья, жены, дети мелькают как в калейдоскопе. Потом все начинается по новой. В отделах записи актов гражданского состояния толпятся люди, которые женятся второй, третий, четвертый раз лишь потому, что им внушили, будто скрывать и лгать нечестно, и вот мимолетное увлечение возводится в статус великой любви. Молчать надо, всем надо молчать о своих связях и романах, иначе общество погибнет. В этом мы с Сереной единодушны.

Когда я ушла от Кривопалого, напоминаю я ей, я хотя бы не бросилась тут же в чьи-то объятия. Себастьян появился года через два, и это были для меня очень печальные годы. Мне очень плохо, когда я одна, без мужчины. Те далекие времена на Колдикотт-сквер вспоминаются мне и как очень счастливые, и как полные уныния, у Серены тогда было все, а у меня ничего, и я мыла полы в картинной галерее “Примрозетти”. Но, может быть, это просто привычка, я все же дитя своего поколения. После того как Себастьяна посадили в тюрьму, я научилась приглашать мастеров, и они починили дверь гаража, оштукатурили потрескавшийся потолок в спальне, да что греха таить — заново отделали весь дом, вставили картины в новые рамы, перетянули диван. Себастьян не выносил, когда рабочие в доме. Считал, что всем должен заниматься хозяин — каждый сам себе сантехник, только вот руки все никак не доходят.

— Но что он скажет, когда вернется домой? — говорит Серена.

— Если рабочих в доме не будет, он ничего не заметит, — говорю я, и мы обе смеемся.

Она говорит, что у Себастьяна много общего с Джорджем. Я спрашиваю, тоскует ли она по Джорджу, и она признается, что конечно тоскует: чем больше времени проходит со смерти человека, тем легче вспоминается хорошее и забывается плохое. И все равно, когда она думает о его измене, о связи с Сандрой, совсем некрасивой, заурядной женщиной, ее и сейчас словно ножом ударяют в живот и сердце разрывается на части. Двенадцать лет прошло, а она до сих пор не может забыть мучительных подробностей: как он, должно быть, потешался над ней за ее спиной, когда привез ее, ничего не подозревающую, посмотреть квартиру, где жила его любовница, — какое предательство, какая жестокость, а ведь Серена ничего дурного ему не сделала, только любила преданно и верно.