Да. Твоё отрицание лишь подтверждает факт. Тебе неприятно
лишь то, что Родина, а не Земля, обладает большим могуществом. Это
единственное, что мешает тебе принять наш путь развития. Мысли не лгут, Пётр
Хрумов.
Я молчал — если можно сказать это о сне.
Ещё одно, будущий друг. Ты считаешь, что я скован
ограничениями. Что я считаю окружающее игрой воображения — и потому не проявляю
свободы воли.
Да…
Это не так. Мир — действительно игра моего воображения. Ты
не можешь доказать мне обратного. Значит — это так. На этом мы закончим
общение.
Почему?
Мы приближаемся к той точке пространства, где расположена
одна из планет Тени. Первая планета, которой достигли разведчики Родины. Дальше
ты можешь действовать так, как считаешь нужным. Во благо Родины. И во благо
Земли…
Меня выбросило из сна. Толчком, ударом — будто компьютер
корабля, натешившись общением, отвесил мне хороший ментальный пинок.
Судорожно вдохнув полной грудью — всё это время я почти и не
дышал, — дёрнувшись в кресле, я попытался собраться с мыслями.
Во-первых… уже приближаемся?
Вряд ли я проспал бы так долго сам по себе. Видимо, корабль,
как и во время путешествия к Родине, счёл нужным погрузить меня, да и всех
остальных пассажиров, в сон.
И за время этого сна хорошенько порылся в моих мыслях.
А во-вторых…
Нет, это вообще что-то неслыханное! Компьютер, страдающий
субъективным идеализмом! «Существую лишь я, всё остальное — мои мысли»!
Если, конечно, мне не снился сон…
Нет, это не было сном.
Куалькуа!
Я захохотал. В соседнем кресле заворочался и поднял голову
Данилов. Недоумённо посмотрел на меня.
Хватит с меня такого! Два существа подряд, вторгающиеся в
моё сознание, — это уже слишком!
Я не вторгаюсь. Я наблюдаю. Для нашей расы давно уже нет
необходимости в активной деятельности — она не принесёт ничего нового.
Единственное, что мы себе позволяем, это помогать всем — всем без исключения
расам — в распространении во Вселенной. Это оказалось ценой развития — разница
между действием и бездействием практически стёрлась. Ситуация с компьютерами
Геометров несколько иная и имеет лишь внешнее сходство с нашим поведением. Они
ограничены заданными извне правилами, но считают эти барьеры собственным
решением.
— Так что же тогда, — я не заметил, как заговорил вслух, —
всё едино? Жёсткие барьеры, в рамках которых корабли Геометров считают себя
разумными, и безграничная свобода, которая стёрла для вас потребность в
активности, — результат один?
Теперь на меня смотрели все. Проснулась Маша. Рептилоид
вышел из транса, в котором решал абстрактные загадки мироздания.
Всё едино. Что тебе не нравится, Пётр? Ведь в конце концов
всё сводится к свободе. К свободе познания, к свободе развития. Если свобода
достигнута — пусть даже в тюремных застенках, что в том плохого?
— Тогда не стоит жить, — сказал я.
— Пётр! Что с тобой? — резко окликнул меня Данилов.
А это ты решай для себя сам. Неужели ты действительно
надеешься, что будущее человечества — лишь сегодняшний день, протянувшийся в
вечность?
— Не знаю…
Данилов, явно отнеся ответ к своему вопросу, переглянулся с
Машей.
У тебя будет время решить…
— Что происходит, Петя? — голосом деда спросил рептилоид.
— Компьютер… компьютер корабля. — Я посмотрел на него. — Он
заговорил со мной. Ему известно, кто я.
— И что дальше? — Тельце рептилоида дёрнулось. Счётчик
перехватил контроль, и я увидел, как чешуйчатая лапка потянулась к пульту.
— Не надо, Карел! Он позволил нам действовать!
— Почему?
Да откуда мне знать почему? Из-за осколков души Римера в
моём разуме? Из-за возможной пользы Родине? Машина могла и лгать — не-друзьям
не обязательно говорить правду…
Запинаясь, я пересказал свой короткий разговор. Разумеется,
не упоминая о беседе с куалькуа. Счётчик покачал треугольной головой:
— Я не ожидал таких необычных последствий… от простого
обучения тебя языку Геометров.
— Что ты дал мне, Карел?
— Язык. Память корабля Римера.
— И больше ничего?
Счётчик и впрямь хорошо нас понимал.
— Я не уверен в реальности того, что вы называете душой,
Пётр. И уж тем более — в своей способности её переносить из тела в тело.
— Может быть, хватит? — неожиданно вмешалась Маша. — Мне
представляется важным только результат… нас не привезут под конвоем в этот
твой… санаторий «Свежий ветер». Сдохнем мы, вероятно, более необычным образом.
Я коснулся терминала. Корабль соблюдал правила игры и не
вступал без этого в контакт, единственное исключение — не в счёт.
Борт-партнёр, когда мы выходим в обычное пространство?
Мы находимся в обычном пространстве три с половиной минуты.
Планета Тени — она далеко?
Мы выходим на орбиту.
Что ни говори, а отсутствие перегрузок имело и свои минусы.
Это опасно?
Нет.
Нас не атакуют?
Планеты Тени не охраняются.
Чего-то я не понимал! Если Геометры так боялись Тени… мне
представлялось всё что угодно, но только не мирная цивилизация.
— Ребята, мы уже на месте, — тихо сказал я.
— В Ядре? — Данилов покачал головой, будто заранее отвергая
ответ.
— Да.
Мне казалось, что я его понимаю. Так, как мог понять только
пилот.
В нашей работе всегда было слишком много искусства. От
хрупких бипланов, от первых реактивных истребителей до «Союзов» и «Буранов» —
на долю пилота доставалось то, на что не способны никакие механизмы. Не только
риск, не только интуиция, не только мастерство — требовалось ещё и сжиться с
машиной. Чувствовать её, как собственное тело. Беречь, а если надо, то и не
щадить — как самого себя.
В кораблях Геометров, по сути, был лишь один пилот — сам
корабль. Я мог отдавать команды через терминал, намечать путь, требовать и
решать.
Но не пилотировать.
Весь наш полёт был похоронами собственной профессии. Сможет
ли Данилов снова сесть за пульт «Волхва» — помня, как легко скаут Геометров
протащил нас через полгалактики?