Бог жесток - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Белавкин cтр.№ 58

Отчаянное биение сердца затихало.

— Зачем ты позвала меня? — спросил я у Зины.

Она заговорила, придерживая рукой очки с поломанной дужкой:

— Мы уже так долго не виделись, но я все это время мучилась, что ничего не могу сделать для памяти Леночки, и для Саши, и для тех, кто ее тоже помнит и любит… А сегодня я разбиралась в Леночкиных вещах, они же все остались у меня… В шкафу у Леночки хранилась коробка из-под конфет с письмами и личными бумагами. Ее брал следователь, когда умерла Леночка, но, наверное, ничего не нашел, раз вернул все назад. Я и подумала, вдруг он что-то просмотрел, а вы… вы найдете что-то, что поможет разобраться в этом… Господи, не поверю, до сих пор не поверю…

Я был не то чтобы разочарован, я был едва ли не взбешен. Вызывать ночью, ничего толком не объяснив, зато заставив ожидать самого худшего! Неужели эта дурацкая коробка, в которую сунули свой нос уже достаточно людей, не могла потерпеть до утра?

— Ты переоцениваешь мои силы, Зина, — сказал я сквозь зубы, думая о том, чтобы не сорваться на брань. — Следователь, который вел дело, прежде всего профессионал. Если он не нашел в этих письмах зацепку, то вряд ли добьюсь удачи и я. Или ты полагаешь, что в тех бумагах содержится нечто зашифрованное, написанное молоком между строк? Так это из области фантастики и дурных детективов. Лена не шпионка, а самая обыкновенная женщина, которая умела любить, хранить верность, быть доброй и отзывчивой. Без сомнения, у нее был любовник, но его личность мне больше не интересна. И не надо делать из нее Мату Хари. Я, конечно, внимательно прочитаю все эти письма, однако не гарантирую, что обнаружу в них что-то сенсационное. Где та коробка?

Зина Куличок, не ожидавшая от меня такой резкости, опять плакала. Она пошарила за сундуком и слепо подалась мне навстречу прямо по битому стеклу, протягивая плоскую прямоугольную коробку из-под «Птичьего молока». В это мгновение что-то показалось мне странным, но вот только что, догадаться сразу мне не удалось. Я уже собирался принять коробку из ее рук, когда Зина выронила ее. Я сам нагнулся и принялся собирать выпавшие письма. Делал я это механически, не сводя взгляда с маленьких Зининых ног в теплых серых колготках. Ни в ногах, ни во всем облике девушки не было ничего женственного, и даже в такой близи от нее я не боялся умереть от приступа сладострастия. Я вспомнил Жанну Гриневскую и пожалел, что из-за моих постоянных подозрений наш роман закончился, так и не начавшись. Я уже собирался откланяться, когда Зина сделала еще один шаг ко мне. Она выглядела несчастной и жалкой. Стекло хрустнуло у нее под ногой, маленькое, залитое слезами личико скривилось некрасивой, почти что уродливой гримаской.

— Ой, я, кажется, порезалась…

Давно я не был в роли няньки!

— Бинт, вата есть? — спросил я, раздражаясь и в то же время потешаясь ее неловкости. — Заодно и совок с веником.

— Да, да, конечно…

На одной ножке она пропрыгала в комнату. Я зашел туда за ней следом и… немного потерялся во времени и пространстве. Стол был выдвинут на середину, застелен свежей скатертью и сервирован на двоих. Хрустальные вазочки с салатами, тарелочки с ветчиной и сыром, дымящаяся картошка с сосисками. Бутылки шампанского и коньяка. Но больше всего меня умилила хрустальная пепельница с магазинным ярлычком, купленная, несомненно, по поводу именно этого торжественного сборища. Зина задыхалась от волнения.

— Вы… хотите… ужинать?

«Созреешь по мужской линии, дай знать в любое время дня и ночи», — вспомнилось мне. Однако весело не стало. Я стоял посреди комнаты как истукан.

— Но вы ведь не подумали, что я… — пробормотала девушка.

— Я подумал, что это уже не ты.

Сама потрясенная своим поступком не меньше меня, она не знала, с чего начать.

— Вам шампанское или коньяк? — выдала наконец.

— Предупреждаю, что могу напиться…

— Ну и пусть…

— Устроить грязные танцы голым на столе…

— Вы шутите…

— Потянуть похотливые лапы в недозволенные места…

— Вы вовсе не такой…

— Неужели?! Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Тогда грамм двести пятьдесят коньяка. Залпом. И еще… Раз уж так все сложилось, давай устроим ужин при свечах.

— Ой, у меня нету свечей…

— Тогда при лучине. Стоп, стоп, стоп… А где твой фужер?

— Я… Я лучше сока…

— Рассказывай кому-нибудь другому. Сама заварила кашу, сама и хлебай.

Монашка смиренно наблюдала, как наполнялся ее пузатый стаканчик. Выпила молча, маленькими глоточками, точно горячий чай, не морщась. И лишь отняв посуду от губ, начала задыхаться. Я обмахивал ее кухонным полотенцем, словно опахалом, расплескивая, пихал апельсиновый сок, стучал ладошкой по спине, одним словом, ухаживал за дамой.

Минутами тремя позже дама пришла в себя, сидела на краешке дивана, розовая и потерянная.

— У меня ужасно кружится голова, — произнесла она непослушным языком.

— Плотнее закусывай. Горячее, побольше горячего, — поучал я, отставляя в сторону опустевший бокал и терзая зубами резиновую сосиску.

— Я еще никогда не пила коньяка, — признавалась девушка, смотря мне в рот.

— Когда-нибудь надо начинать. Иначе жизнь скучна и бессмысленна.

— Да… Когда-нибудь…

Тут-то я и догадался, что показалось мне странным в самом начале. Когда Зина приблизилась ко мне в прихожей, мои ноздри пощекотал запах… плохоньких дешевых духов, которыми она помазала у себя за ушами. Я грустно усмехнулся, так как никогда не подозревал, что из меня может получиться роковой мужчина.

— Расскажите мне, пожалуйста, о себе. — Теперь она сначала говорила, а уже позже пугалась своих слов.

Я посмотрел в смущенное некрасивое личико девушки.

— Мне особенно нечего рассказывать. Одно время я считал себя самым счастливым, потому что у меня были родители, которые всегда были ко мне добры и привозили из-за границы самые лучшие игрушки. Не у каждого ребенка предки — военные переводчики, изъездившие весь мир. Потом я стал самым несчастным, когда узнал, что они больше не вернутся, потому что на родине их ждет суд за измену. Сейчас они живы-здоровы, живут за бугром и очень горды, что в падении красного режима есть и их заслуга. Меня с ними ничего не связывает вот уже много лет, я не виню и не оправдываю их. Мы совершенно чужие друг другу, но веришь ты или нет, я ничуть не жалею. — Я поймал себя на мысли, что мне легко быть откровенным с Зиной, откровенным настолько, насколько можно быть откровенным с самым близким другом. Но такого друга у меня никогда не было.

— Нельзя быть таким равнодушным, — отважилась девушка. — И проносить это равнодушие через всю жизнь, даже если вас предали самые близкие. Надо найти смысл в другом: в вере, в любви…

— К кому?