Политическая история Первой мировой - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кремлев cтр.№ 32

Но опять-таки, как всё это было обставлено! В изложении самого Витте его «переубедил» Ламздорф. Что ж, может тот его и убеждал искренне. Но вот «сопротивлялся» ему Витте явно лицемеря, для того чтобы создать впечатление «изменения своей позиции» под «весомостью» объективной-де реальности и ранее-де «принятых Россией обязательств».

Витте разыграл незамысловатый (для методичного Ламздорфа иного и не требовалось) фарс и при встрече с министром иностранных дел сделал вид, что незнаком с условиями соглашения в Бьорке. Тут нам не надо ничего домысливать, сцену описал сам Витте. Ламздорф протянул Витте текст:

– Прочтите, что за «прелесть»!

Витте взял отлично знакомую ему бумагу, выдержал паузу и «взорвался» в «благородном негодовании»:

– Как! Да это – прямой подвох, не говоря о неэквивалентности договора. Ведь он бесчестен по отношению к Франции, ведь по одному этому он невозможен! Разве государю неизвестен наш договор с Францией?

– Как неизвестен! Отлично известен. Государь, может быть, его забыл, а вероятнее всего не сообразил сути дела в тумане, напущенном Вильгельмом, – ответил Ламздорф.

Витте вновь принялся рассуждать о бесчестности бьоркского союза. Судя по такой реакции, общение с Морисом Рувье оказало на Витте глубоко облагораживающее влияние, и он не мог после знакомства с такой «кристальной» личностью мыслить иначе, чем человек чести.

Отбросив же иронию, сообщу, что «переубеждённый» Витте, узревший «вдруг» всю «неприглядность» тех идей, над которыми он несколько дней назад проливал слёзы счастья в Роминтене, с жаром стал доказывать необходимость немедленного уничтожения договора с Германией. И тут же пристегнул к делу ещё и дядю царя – великого князя Николая Николаевича, имевшего влияние на Николая II, но не имевшего мало-мальски серьёзного политического кругозора.

Первый акт виттевского фарса (виттевского по исполнению, но, конечно же, не по замыслу) – Роминтен – был позади. Теперь надо было довести до конца второй акт – нью-бердичевский.

Тут-то – совместно с Ламздорфом, который боялся и союза с Францией, и союза с Германией, и боялся ослушаться, и с Николаем Николаевичем, который ничего не боялся, но ничего и не соображал, зато был легко управляем извне – Витте и убедил императора, что Бьоркский договор надо ликвидировать.

Да, недаром, знать, Николай на следующий день после расставания с Вильгельмом сделал 12 (25) июля в дневнике запись: «С утра жизнь вошла в обычную колею. Радостно было увидеть детей, но не министров».

Чуяло сердце.

Но почему трезвый, предельно циничный и расчётливый Витте говорил в Роминтене одно, а в Петербурге другое, прямо противоположное? И почему изображал перед Ламздорфом «неведение»?

Относительно последнего «почему» ответ очевиден. Если бы Витте признался главе российской дипломатии, что знаком с текстом Бьоркского договора, то Ламздорф сразу же задал бы неизбежный и естественный вопрос: «Ну и как вы, Сергей Юльевич, находите этот договор? Что вы сказали о нём императору Вильгельму?». И тут Витте пришлось бы лгать более крупно и рискованно.

Но почему он лгал вообще? Допустим, в Роминтене у него не хватило духу разочаровывать гостеприимного и сыплющего орденами хозяина. Но к чему было паясничать перед Ламздорфом?

Да и перед Николаем…

Некоторые биографы Витте всё объясняют его-де желанием быть угодным венценосцам, но высшего сановника, заботящегося о личном положении более, чем о выгоде державы, иначе как негодяем назвать трудно.

А с негодяя всего станется.

Нет, странная двойная метаморфоза Гольштейна и Витте (один из русофоба стал вдруг «русофилом», а другой из пропагандиста идеи союза трёх континентальных держав превратился в уничтожителя практических шагов к такому союзу) лишается всякой загадочности, если исходить из того, что и тут, и там был спектакль, расписанный на две роли, и обе роли были антирусскими и антигерманскими.

Витте был в этом спектакле особенно отвратителен и провокационен. Дезавуируя Бьоркский договор, он одновременно писал в Берлин, что царь-де не только хранит верность принятому решению, но теперь ещё больше убеждён в необходимости достигнуть намеченной в Бьорке цели. Витте лгал и о том, что Ламздорф якобы тоже поддерживает заключённый союз. Мол, надо только время, чтобы подготовить почву для перемен во французской позиции. Иллюзии поддерживались для того, чтобы их крах был как можно более болезненным и непоправимым.

Кайзер радовался успеху, а Николая вынудили написать берлинскому кузену, что договор, мол, надо дополнить декларацией о неприменимости его в случае войны Германии с Францией, так как у России есть перед Францией обязательства.

Германский император в телеграмме от 29 сентября 1905 года резонно ответил царю, что «обязательства России по отношению к Франции могут иметь значение лишь постольку, поскольку она (Франция) своим поведением заслуживает их выполнения».

Не помогло и это – Николай от договорённостей, письменно заверенных им же в Бьорке, отказался.

Вильгельм, когда ему сообщили об отказе России от подписи «самодержца всероссийского», был в шоке. Кайзер, правда, и после этого пытался отговорить Николая от оверштага с бьоркского курса, писал ему: «Что подписано, то подписано», но царь органически не был способен на решительные и самобытные действия.

Он уступил.

Формально он уступил Витте, фактически – сценаристам и режиссёрам будущей войны. Хотя лишь в 1907 году, в ответ на попытки немцев признать договор «молчаливо существующим», Петербург окончательно ответил, что договор не только рассматривается как несуществующий, но и никоим образом не может быть возобновлен.

В том же 1907 году Россию присоединили к англо-французской «сердечной» Антанте.

АКАДЕМИК Тарле написал о Витте отдельную книгу, как всегда у него интересную, но вряд ли глубокую. В Бьорке Тарле увидел лишь неловкую, фантазийную интригу-авантюру Вильгельма, и, заканчивая рассказ о конце Бьоркского эпизода, Евгений Викторович с забавным пафосом констатировал: «Вильгельм снова убедился, как и в 1892–1894 годах, что с Витте ему не справиться. Не императору Вильгельму с Эйленбургом и Бюловым было и браться за эту замысловатую задачу – обмануть графа Витте, когда это никогда не удавалось дружной и коллективной умственной работе самых испытанных банкирских синдикатов и концернов, самых закалённых в боях, самых могущественных мировых бирж».

Забавно (или грустно?) здесь не только то, что обычно ироничному Тарле напрочь отказало чувство меры и он изобразил сомнительную личность «портсмутско-полусахалинского» графа в виде этакого суперфинансиста, суперстоика и супертитана, единолично побивающего всю Мировую Биржу.

Ещё более забавно (или всё же грустно?) то, что Тарле не ошибся, хотя и не в том, что сказал. Мировой Бирже действительно никогда не удавалось «обмануть графа Витте» по той простой причине, что она им всегда управляла!