Роман снова меня пихнул — и я нажал
на кнопку открытия двери. Уж не знаю, как здесь все работало, обычный сенсор
вряд ли отозвался бы на прикосновение закатанного в пластик пальца. Но этот
сенсор сработал — дверь уползла вбок. Остатки воздуха вынеслись из
кабина роем сверкающих белых снежинок.
Пушка в руках Лены вздрогнула, по
кабине прокатился тугой удар. Дуло плазмомета окутало стремительно
рассеивающееся огненное облачко.
А на «крыле» вражеского корабля
вырос огненный фонтан. Лена всадила заряд прямо в иллюминатор — и внутри кабины
теперь бушевал огонь. Как зачарованный я смотрел на иллюминаторы — один за
другим они взрывались, выплескивая наружу короткое, гаснущее пламя.
Зиновий повернулся ко мне. Очки у
него сползли, шлем запотел изнутри. Глаза округлились будто блюдца. Он что-то
орал, не сдерживая восторга.
Это что, все?
Мы что, взорвали вражеский корабль
из ручного оружия?
Я, кстати, совершенно не помнил —
удалось ли хоть одному пилоту Первой мировой сбить врага из нагана — или все
это было не больше, чем способом отвести душу.
Лена, казалось, пребывала в
нерешительности — ствол плазмомета ходил из стороны в сторону, но она пока не
стреляла. Да и была ли в этом необходимость? Кабина уже не горела, иллюминаторы
смотрели слепыми черными провалами. Похоже, никого живого внутри не ос
талось…
И в ту же секунду, когда я это
подумал, от корабля отделилась маленькая фигурка. Пилот был в таком же
комбинезоне, как и Лена. Несколько секунд он висел, цепляясь за обрез
открывшегося люка. Потом согнулся, упираясь ногами в почерневший борт, — и с
силой оттолкнулся в нашем направлении.
Мы (за исключением разве что Романа,
которому мало что было видно) зачарованно следили, как пилот приближается к
нам. То ли ему повезло, то ли у него был прекрасный глазомер — его вынесло
прямо к нашей кабине. Ну — почти к кабине. Медленно крутясь, тело пр
олетело над пилоном правого двигателя. Вражеский пилот
извернулся, пытаясь уцепиться за притолоку двери, — но было видно, что он не
дотягивается.
Совсем чуть-чуть.
Ленка встала, застыла в полусогнутой
позе — одной рукой и затылком упираясь в потолок кабины, а другую, с
плазмометом, высунув наружу. Пилот дернулся, вытянулся в струнку — и намертво
вцепился в ствол.
Ленка потянула его внутрь.
Как бы ни действовала искусственная
гравитация корабля, но она была абсолютно локальная — в пределах кабины. Физик
бы отказался верить своим глазам… хорошо, что я не физик. Я видел, как
болтающийся над кабиной пилот засунул руку внутрь. Как рука сразу обре
ла вес, потянула его вниз. Как появилась светловолосая голова
в прозрачном шлеме. Как все тело втянуло внутрь — и пилот рухнул под ноги
Ленке, торопливо подбирая ноги из дверей, из холодной пустоты и невесомости.
Я дождался, пока спасенный нами враг
целиком окажется внутри, — и закрыл дверь. Воздух начал наполнять кабину
автоматически, прошло секунд десять — пленка на мне сдулась, а я уже слышал
орущего в своем гермокостюме Мастера.
— …мать! Зачем нам этот пират? Пусть
прогуляется по космосу пешком!
Лена надорвала какой-то клапан под
подбородком, стянула шлем. Лицо ее было красным и потным.
— А ну, замолкни! — без всякого
пиетета прикрикнула она на Зиновия. — Пират, бандит — ты-то сам чем лучше?
Нельзя бросать человека в пустоте! Нельзя! Это правило!
К моему удивлению, Зиновий свой
обмякший прозрачный шлем просто разорвал пальцами — и рявкнул в ответ:
— Сама не ори! Уже и поорать нельзя!
Несмотря на явную
непоследовательность этой фразы, она свое действие возымела. Ленка замолчала,
похлопала глазами и начала хохотать. Рядом с ней зашевелился в своем мешке
Роман. Сильным ударом изнутри прорвал свой кокон, приподнялся, сдирая с себя
пластик.
Да уж, очень надежная у нас была
защита от вакуума!
— Молодец, — отдуваясь, сказал
Роман. Судя по учащенному дыханию, ему в мешке пришлось несладко. — Молодец,
Лена. Один шанс из ста… ты просто чудо. Молодец.
— Что его спасла — тоже будешь
ругать? — уже спокойнее спросила Лена, бесцеремонно пиная скорчившегося на полу
пилота. У них там сзади теперь было тесно, как в маршрутном такси в час пик:
трое живых, мертвое тело, громоздкий контейнер…
— Нет, не буду. Во-первых, полезно
его допросить. — Роман скорчил зверскую улыбку. — А во-вторых… лучше мы его
сами прикончим, чем бросать человека в пустоте. Так будет гуманнее.
— Ты просто Махатма Ганди и мать
Тереза в одном лице, — кисло сказал Зиновий. — Но допросить будет полезно… ты
прав. Дальше — поглядим…
Глава седьмая
в которой Валентин
играется в игрушки и впадает в паранойю
Взрослый человек, впервые в жизни
решившийся поиграть в компьютерную игрушку, испытывает такое же смущение, как
великовозрастный папаша, застигнутый сыном-детсадовцем за раскрашиванием
раскрасок.
Валентин игрушками никогда не
интересовался, считал их в лучшем случае времяпрепровождением бездельников, а в
худшем — идеологической диверсией каких-нибудь масонов (или кто сейчас в моде
на роль тайных мировых правителей?), направленной на оглупление обыв
ателя.
Единственное, что его успокаивало —
он играл не ради интереса. Он вел журналистское расследование. Ради раскрытия
истины его коллеги переодевались бомжами и ночевали на улице, изображали
проституток и зоофилов, зимовали в глухих деревнях и ловили рыбу с бр
аконьерами, отказывались давать взятки гаишникам и
прикидывались экстрасенсами. Журналист меняет профессию — как красиво звучали
эти слова, когда он учился на журфаке! Было в них что-то гордое, правильное…
вытесненное потом словами про «вторую древнейшую профессию»
и равнодушной готовностью писать любые статьи на любую тему. Сегодня — о пользе
демократии, завтра — об исторической обусловленности тоталитаризма…
А сейчас он вроде как все делал
правильно. Честно. Наткнулся на какую-то замысловатую махинацию, нестандартную
аферу — и решил раскрутить клубок, поведать о происходящем миру.
Может, знак «За заслуги перед
профессиональным сообществом» он и не получит, но удовлетворения будет больше,
чем от очередной заказухи.
Некоторое время Валентин изучал
станцию, которая должна была стать его виртуальным домом. Огромное,
бесформенное сооружение витало в космосе, как расплывшийся кусок теста.
— Плюшка какая-то, — фыркнул
Валентин и отправился на кухню, сделать себе бутерброд. Заодно уже налил и
кофе, на коньяк покосился, но пока решил не злоупотреблять. Постоял у окна, жуя
хлеб с колбасой — есть на рабочем месте он считал свинством и деградацие
й. Уже стемнело. В доме напротив, построенном талантливыми
архитекторами на расстоянии двадцати метров, начиналось ежевечернее оконное шоу
— люди смотрели телевизор, ужинали, укладывались детей, ссорились, мирились.
Шторами большинство пренебрегало — в лучших традициях
Голландии. Вот мелькнула в окне девушка в одних трусиках и купальнике, следом
прошел голый мужик — потом свет все-таки погас.