Три грустных тигра - читать онлайн книгу. Автор: Гильермо Инфанте Габрера cтр.№ 35

Ливия Эта деревенщина у меня уже в печенках сидит шепчет мне Что ни день, то выпендрежнее, и еще меня учить пытается и громче это меня-то, да я ее пообтесала хоть немножко, и вот благодарность. И тут же громко Как я тебе, милый? спрашивает Правда же я хороша как никогда? Я смеюсь Да королева но в дремучем лесу живет Белоснежка, в сожительстве с семью гномиками. Она мягко ударяет меня по голове своим невидимым веером Опять за свое. Нет, серьезно, ты роскошно выглядишь. Вы обе роскошно выглядите. Не знаю, кого выбрать. Я открываю дверь Но я-то всегда говорит Ливия была твоей настоящей любовью и ухожу. Да отвечаю с площадки. Единственной и последней. Натыкаюсь на перила и начинаю спускаться, кляня лестницу: шаг в обморок, следующий — в бездну, следующий — в небытие. Когда уже починят свет в этом чертовом доме?

Пятый

Помню, я тогда еще была невестой своего мужа. Нет, вру, еще не невестой, но он за мной заходил, водил в кино или гулять, а в один прекрасный день пригласил к себе домой, познакомить с родителями. Это был Новый год, он заехал поздно, где-то в восемь, я уж думала, не приедет, и соседи со всего дома вышли на балкон посмотреть на нас, а моя мама не стала выходить, знала, что все смотрят, и очень мной гордилась, что у меня молодой человек при деньгах и приехал за мной на открытой машине и повезет к себе домой ужинать, и она мне сказала: «Солнышко, его уже весь квартал видел. Теперь он на тебе обязан жениться. Не дай нам опозориться», — и я, помню, ушла мамой недовольная. И хотя на носу был Новый год, стояла страшная жара, а я очень волновалась, на мне было единственное приличное платье, совсем летнее, и я хотела дать понять, что из-за жары-то его и надела, и поэтому, только села в машину, сказала своему жениху: «Рикардо, как жарко», а он сказал: «Да, невозможно. Хочешь, уберу крышу?» — так внимательно, так воспитанно, так галантно.

Когда мы приехали к нему, я сразу себя почувствовала в своей тарелке, потому что все были одеты очень просто, даром что жили в Контри, и его папа был от меня в восторге и хотел как-нибудь научить играть в гольф, и мы решили пообедать в саду, а вот аперитивы выпить в доме. Мне было так хорошо там с Артуро, то есть Рикардо, и с его братом, который учился на врача, и с его мамой, очень молодой и красивой, будто Мирна Лой, только кубинка, очень изысканная женщина, и с папой Рикардо, он был высокий и интересный и весь вечер не сводил с меня глаз. Я чуть-чуть выпила, мы сидели в гостиной, разговаривали и ждали, когда индюшка хорошенько подрумянится, и папа Рикардо позвал меня с ним сходить на кухню. Помню, у меня закружилась голова, и папа Рикардо крепко держал меня за локоть, до самой кухни, и еще у меня заболели глаза от яркого белого света на кухне, потому что во всем доме было темновато из-за деревьев за окнами. Я подошла посмотреть индюшку и тут заметила служанку, которая нам подавала напитки и помогала повару (они были очень богатые, у них была не кухарка, а повар), и тут я заметила, что она не старая, и вспомнила, как мама Рикардо говорила что-то насчет опыта у нее нет, я увидела ее при свете кухни, как она ходит от стола с салатами к раковине или к холодильнику и ни разу на нас не взглянет, и мне показалось знакомым ее лицо, я заметила, что она не старая еще, и тут-то вдруг поняла, что мы с ней учились в школе в моей деревне и что вот уже лет десять, наверное, прошло, как мы с родителями переехали в Гавану, как я ее не видела. Она так постарела, доктор, так плохо выглядела, а она ведь была моего возраста, моя ровесница, мы с ней играли, когда были маленькие, и очень дружили и обе были влюблены в Хорхе Негрете и в Грегори Пека, сидели по вечерам у меня под окном и мечтали, что мы сделаем, когда вырастем, и мне стало так горько, как я ее узнала, я даже не поздоровалась, подумала, ей будет неловко, и вышла из кухни. Потом уже, в гостиной, я чуть не пошла опять на кухню с ней поздороваться, потому что подумала, что раньше не поздоровалась, чтобы семья Рикардо не узнала, что я сама деревенская и раньше тоже бедно жила. Но так и не пошла.

Мы все не садились за стол, не знаю: что-то там не то было с индюшкой, и мы выпивали и выпивали, и тогда брат Рикардо захотел показать мне дом, и мы сначала сходили в комнату Рикардо, а потом в комнату брата, и, не знаю зачем, я зашла в ванную, занавеска в душе была задернута, а брат Рикардо сказал: «Не смотри туда», но мне стало так интересно, что я отодвинула занавеску и заглянула, а там, в ванной, в грязной воде лежал скелет еще с ошметками мяса, человеческий скелет, и брат Рикардо мне сказал: «Я его чищу». Не знаю уж, как я выбралась из ванной, как спустилась по лестнице, как села за стол во дворике. Только помню, брат Рикардо взял меня за руку и поцеловал, и я его поцеловала, а потом он провел меня через темную комнату.

Во дворике было очень красиво, светло, зеленый газон, стол красиво накрыт, дорогущая скатерть, и первой положили мне, потому что мама Рикардо так сказала. А я только и сделала, что уставилась на мясо, на кусочки индюшки, хорошо пропекшиеся, с корочкой, в коричневом соусе, сложила приборы на тарелке, опустила руки и разревелась. Я испоганила Новый год этим людям, таким милым и любезным, и вернулась домой печальная, уставшая и так тихо, что мама даже не услышала, как я пришла.

Она пела болеро

Мне приснилось, что вот уже 68 дней подряд я выхожу в ночной Гольфстрим и не поймал ни одной рыбы, ни одной сардины, а Бустрофедон и Эрибо и Арсенио Куэ не велят Сильвестре ходить со мной, потому что, говорят они, я уже окончательно и явно «салао», но на шестьдесят девятый день (счастливое число в ночной Гаване: Бустрофедон считает, что это потому, что оно симметричное, у Арсенио Куэ свои соображения и у Рине тоже: это номер его дома) я снова вышел в море, один, и из глубины синих, фиолетовых, ультрафиолетовых вод всплыла мерцающая рыбина, она была длинная и походила на Кубу, а после сжималась и превращалась в Ирениту, становилась темной, чернявой, черной и превращалась в Магалену, и, клюнув на мою удочку, она начала расти и расти и стала размером с лодку и осталась плавать на поверхности, кверху брюхом, задыхаясь, свистя сквозь печеночную свою пасть, урча, рыча и издавая еще какие-то звуки, вроде засоренной трубы, и затихла, и стали появляться акулы, барракуды, пираньи с незнакомыми мордами, только одна сильно смахивала на Джанни Бутаде, а другая на Эмси, она держала в зубах звезду, а еще одна была Витор Перла, у нее лежала жемчужина в зобу, а зоб напоминал кровавый галстук, и я стал сматывать бечеву и говорил ей, большая рыба, моя громадная рыба, благородная рыба, я тебя загарпунил, я тебя поймал, но я не дам им тебя съесть, и начал поднимать ее на борт, и завалил хвост в лодку, теперь белую и блестящую, а рыба стала угольно-черной, и хотел ухватить ее за бока, мягкие, будто желатиновые, и увидел, что в этом месте она не рыба, а медуза, и снова дернул и потерял равновесие и упал на дно лодки, и вся рыба навалилась на меня, она не умещалась в лодку и не давала мне дышать, и я задыхался, потому что жабры лезли мне в рот и в нос и всасывали весь воздух, не только воздух снаружи, но и из моего носа и рта и из легких, и на мою долю не оставалось, и я задыхался. Я проснулся.