Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев - читать онлайн книгу. Автор: Филип Зимбардо cтр.№ 100

Еще одна причина, по которой СТЭ можно считать неэтичным, заключается в том, что мы не закончили его еще раньше, чем мы это сделали. Я должен был завершить исследование на третий день, после того как у второго заключенного случился серьезный эмоциональный срыв. Он должен был стать достаточным свидетельством того, что Дуг-8612 не симулировал свои эмоциональные реакции днем раньше. Нам нужно было остановиться, когда у одного заключенного за другим начали возникать серьезные эмоциональные расстройства. Но мы этого не сделали. Возможно, я закончил бы исследование в воскресенье, ровно через неделю, «естественным образом», если бы вмешательство Кристины Маслач не заставило меня сделать это раньше. Возможно, я закончил бы эксперимент через неделю, потому что я сам и мои верные помощники Кертис Бэнкс и Дэвид Джаффе очень устали, круглосуточно решая организационные вопросы и сдерживая растущие злоупотребления охранников.

Спустя годы я считаю, что не закончил исследование раньше, когда ситуация начала выходить из-под контроля, прежде всего из-за моего собственного внутреннего конфликта между двумя ролями: ролью научного руководителя, которому необходимо соблюдать этику исследования, и ролью суперинтенданта, стремящегося любой ценой поддерживать целостность и стабильность своей тюрьмы. Мне хотелось бы верить, что если бы роль суперинтенданта играл кто-то другой, я начал бы бить тревогу раньше. Сейчас я понимаю, что нам нужен был кто-то, обладавший большей властью, чем я, кто бы отвечал за общий ход эксперимента.

Тем не менее я чувствую себя ответственным за то, что создал условия, в которых стали возможными все эти злоупотребления, в контексте «психологии тюремного заключения». Эксперимент слишком успешно воспроизвел самые худшие элементы настоящих тюрем, и платой за его результаты стали человеческие страдания. Я сожалею об этом и до сих пор приношу извинения за то, что содействовал этой жестокости.

Обычно научные исследования следуют утилитарной этической модели. Когда этические принципы допускают некие отклонения, их стандарты становятся относительными, и исследование необходимо оценивать в соответствии с прагматическими критериями. Иначе говоря, с тем, какую практическую пользу он принес. Очевидно, именно такая модель лежала в основе нашего исследования, как и в основе большинства психологических экспериментов. Но какие элементы входят в уравнение, описывающее соотношение цены и пользы? Как должна быть проведена оценка прибылей и убытков? Кто должен оценивать, стоит ли полученная польза той цены, которую за нее пришлось заплатить? Вот только некоторые из вопросов, на которые необходимо ответить, — конечно, если относительную этику вообще можно считать этикой.

Некоторые решения основаны на общепринятых мнениях — на текущем состоянии соответствующей области знаний, прецедентах, социальном консенсусе, ценностях и убеждениях отдельного исследователя, а также на уровне осознания, преобладающем в данном обществе в данное время. Научно-исследовательские институты, спонсорские агентства и правительство также устанавливают строгие правила, касающиеся любых медицинских и немедицинских исследований, связанных с функционированием человека.

Ядром этической дилеммы представителей социальных наук является ответ на вопрос, может ли данный исследователь добиться равновесия между тем, что он считает необходимым для пользы исследования с социальной или теоретической точки зрения, и тем, что необходимо для благополучия и сохранения достоинства участников исследования. Поскольку эгоистичные предубеждения исследователей могут поместить точку равновесия ближе к первому полюсу, чем ко второму, необходимы внешние наблюдатели, в первую очередь от спонсорских организаций и экспертных советов, которые стали бы омбудсменами на стороне относительно беспомощных участников исследования. Однако эти внешние наблюдатели также должны действовать в интересах «науки» и «общества», определяя, допустимы ли в данном эксперименте и в какой степени обман, эмоциональные реакции или другие неприятные состояния. При этом они руководствуются тем, что любое негативное воздействие таких процедур является временным и вряд ли будет продолжаться после окончания эксперимента. Давайте рассмотрим, как этот конфликт интересов проявлялся в ходе СТЭ.

С точки зрения относительной этики можно утверждать, что СТЭ не был неэтичным, по следующим причинам: мы проконсультировались с юридическим отделом Стэнфордского университета, составили официальное заявление об «информированном согласии», где были указаны требования о работе, безопасности и страховании, которые мы должны были соблюдать, чтобы эксперимент был одобрен. Заявление об «информированном согласии», подписанное каждым участником, гласило, что во время эксперимента допускается вторжение в его частную жизнь; заключенные будут получать минимальное питание, будут лишены некоторых гражданских прав и подвергаться унижениям. Ожидалось, что все они будут выполнять свой двухнедельный контракт как можно лучше. Студенческая поликлиника была информирована о нашем исследовании, и с ней были достигнуты договоренности на тот случай, если у кого-нибудь возникнут проблемы со здоровьем. Мы получили официальное письменное одобрение от агентства, спонсировавшего исследование, Службы эффективности Управления морских исследований, а также от факультета психологии Стэнфордского университета и от университетского экспертного совета по этике [211] .

За исключением воскресных арестов, мы ни в чем не обманывали участников. Более того, мы с коллегами неоднократно напоминали охранникам о недопустимости физического насилия над заключенными, по отдельности или вместе. Однако мы не давали никаких инструкций по поводу ограничений психологического насилия.

Оценку этики нашего исследования усложняет еще одно обстоятельство: наша тюрьма была открыта для посещений посторонними, которые могли бы встать на защиту участников. Представьте себе, что вы — заключенный Стэнфордской тюрьмы и страдаете от всех этих притеснений. Чья поддержка была бы вам нужна? Кто мог бы нажать за вас кнопку «выход», если бы вы не могли нажать ее сами? Католический священник-капеллан, который видит, как вы плачете? Ни одного шанса. А как насчет ваших родителей, друзей, членов семьи? Разве они не должны были вмешаться, увидев, в каких ужасных условиях вы оказались? Ни один из них этого не сделал. Возможно, вам мог бы помочь кто-то из профессиональных психологов, аспирантов, секретарей или сотрудников факультета психологии? Ведь некоторые из них просматривали видеозаписи с участием наших «актеров», принимали участие в слушаниях комиссии по условно-досрочному освобождению, общались с участниками во время интервью и видели их во время подготовки к «налету», когда мы отвели заключенных на пятый этаж. Но никто из этих людей вам не помог.

Как уже было сказано, каждый из этих наблюдателей выбрал для себя пассивную роль. Все они приняли мое объяснение ситуации и потому не видели реальной картины. Возможно, они подходили к делу слишком рассудочно — ведь мнимая тюрьма казалась совсем настоящей, а роли — правдоподобными; или же потому, что они думали исключительно о том, как выполнить план эксперимента. Кроме того, наблюдатели не видели более серьезных злоупотреблений, а участники были не готовы открыто обсуждать их с посторонними, даже с близкими друзьями и членами семьи. Возможно, они стеснялись, либо им мешали это делать гордость или желание оставаться «мужчинами». Поэтому посетители приходили, смотрели, ничего не видели и уходили.