Если вы сегодня пойдете к гипнологу, то он будет говорить с вами долго, мягко и убедительно. Именно Эриксон довел до совершенства технику разговора при гипнотическом введении. Возможно, у Эриксона это использование языка было естественным и инстинктивным, но теперь оно интенсивно анализируется. Перечисление всех нюансов заняло бы слишком много времени, но здесь приводятся лишь некоторые примеры искусства разговора, разработанные Эриксоном и его последователями.
Некоторые слова повторяются все снова и снова, например, «и». Однако, связывая посредством «и» зачастую логически не связанные предложения, Эриксон мог глубже погружать клиента в гипнотическое состояние. «Вы сидите на кресле, и ваши руки покоятся на подлокотниках кресла (две само собой разумеющиеся очевидности), и ваши веки становятся тяжелыми, и вы чувствуете сонливость, и теперь вы уже вряд ли сможете их открыть….» Другая техника — это задавать вопросы, требующие ответа «да», так что пациент все время соглашается с процессом гипнотического введения. «Приятно же быть спокойным и расслабленным, не так ли?» «Вы же хотите решить ваши задачи?» Согласие и доверие, многократно повторенные, решают все. В любом случае вопросы часто оказываются более сильными, чем прямые утверждения, так как они, по-видимому, оставляют решение на усмотрение клиента: «Можете вы мне сказать, на что похоже погружение в глубокий сон?» Такой вопрос поощряет засыпание, при этом не выглядит как команда. Вопрос «Вас это удивляет?» заставляет пациента открыть рот от удивления и дает ему возможность измениться. Могут применяться также и замаскированные вопросы типа «Я не знаю, как глубоко вы хотели бы войти в транс». Команды могут быть также скрытыми, спрятанными в кажущееся безобидным утверждение: «Я не хочу, чтобы вы расслаблялись настолько, чтобы не слышали моего голоса». Легкое ударение на выделенных курсивом словах, с изменением тона и ритма, делает их внушением, нацеленным на бессознательное.
Как только необходимая степень доверия или летаргии достигнута, гипнотизер школы Эриксона может вводить некоторые силовые слова — «должны», «невозможно», «можете». «По мере того, как вы глубже и глубже входите в трансовое состояние, вы не сможете открывать глаза. Как бы вы ни старались, невозможно открыть глаза. Вы настолько расслаблены, настолько глубоко расслаблены (повторение — это еще одна хорошая техника Эриксона), что должны заснуть… Вы не можете поднять ваши руки…» Еще одна похожая техника — это использовать слова, привлекающие внимание, такие как «ну», «теперь», «очевидно», быть может, только с чуточкой симпатии в голосе: «Теперь вы чувствуете сонливость; очевидно, вы знаете, как расслабляться; ну, теперь вы можете глубже войти в гипноз». Джон Гриндер и Ричард Бэндлер поясняют смысл того, когда Эриксон использует силовые слова или нечто неопределенное:
Руководство, которым я пользуюсь, следующее: я не хочу, чтобы кто-нибудь, с кем я провожу гипноз, в чем-нибудь провалился. Если я внушаю что-то, в чем можно легко убедиться, я, по всей вероятности, стану применять слова «могли бы», «хотели бы», такие, что мы называем сослагательным наклонением. «Ваша рука могла бы начать подниматься…» Таким образом, если я попрошу о чем-то, чего не возникнет, человек не «провалится». Если же я намекаю на что-то, совершенно не поддающееся проверке, я скорее буду использовать слова, содержащие намек на подчинение: «Это позволит вам глубже погрузиться в транс» или «Это делает вас более расслабленным». Поскольку эти внушения невозможно проверить, он не сможет заключить, что провалился.
Эмоциональные слова, иногда называемые «якорями», очень важны. Достаточно изучив, какие слова могли бы запустить у клиента эмоциональную реакцию, как негативную, так и позитивную, Эриксон приправлял свою беседу этими словами, чтобы мобилизовать эмоциональную энергию в терапевтических целях.
Однако та техника, которой Эриксон прославился больше всего, — это техника аналогий и метафорических рассказов; на этот счет у него, по-видимому, был особенный дар. Уверен, что некоторые из историй были заготовлены и отшлифованы заранее, другие же сочинялись на ходу: в этом метафорическом стиле Эриксон мог мыслить столь же ясно и молниеносно, как и в нормальном ассоциативном стиле. Рассказы его очень часто личные, взятые из его собственной жизни, которую он кроил для подходящего момента с целью переосмысления проблемы пациента. Многие из рассказов слишком длинные, чтобы цитировать, но приведем один коротенький эпизод, заостряющий внимание на том, что подсознанию следует доверять, когда хочешь сделать правильную вещь в правильное время:
Многие люди очень переживали, потому что мне уже было четыре года, а я не умел говорить. Причем сестра моя, которая на два года моложе меня, уже говорила, и она до сих пор говорит, однако так ничего и не сказала. И многие огорчались, так как я был четырехлетним мальчиком, который еще не умел говорить. Моя мама сказала успокаивающе: «Придет время, и он заговорит».
Просто и к месту. И все рассказы всегда были нацелены на одно и то же: «Сначала смоделировать мир пациента, потом проиграть этот смоделированный мир». Рассказы и метафоры занимали воображение и питали положительные эмоции пациента; Эриксон с тем же успехом использовал анекдоты, каламбуры и загадки. Они расслабляли пациента и делали его открытым для образного, метафорического содержания, ибо, по сути, они были притчами его собственной проблемы и выхода из нее. Они могли содержать скрытые действия-команды. Особенно знаменит случай с мальчиком, который в двенадцать лет все еще мочился в постель. Родители испробовали все средства от терпения до кнута и пряника. Эриксон обнаружил, что мальчик любит бейсбол, поэтому он рассказал ребенку о мышечном контроле, необходимом для профессиональной игры в бейсбол. Чтобы поймать мяч, сказал он, все мышцы должны сжаться в нужный момент, а чтобы отпустить мяч, необходимо расслабить все мышцы в нужный момент, а иначе мяч не полетит туда, куда ты его хочешь послать. Если ты сумеешь это сделать правильно, заключил Эриксон, то это будет большое, настоящее достижение. Мальчик перестал мочиться в постель.
И снова, быть может еще изощреннее, работая с сексуальными трудностями у супружеских пар, он заставлял их говорить вместо этого о еде, самой общей метафоре для секса. Он заставлял женщину согласиться, что она наслаждается, откладывая начало, тогда как муж стремится перейти к самому главному. Если клиенты начинали замечать, к чему Эриксон ведет, он тут же менял предмет разговора, но возобновлял его время от времени. И он заканчивал внушением, казавшимся просто хорошим советом, что они однажды выберут вечер, чтобы приятно поужинать вместе, — в надежде, что обильный ужин приведет к обильному сексу.
В этом случае не применялось никакого гипноза. Однако большинство своих историй Эриксон рассказывал загипнотизированным людям, потому что верил, что в трансовом состоянии мы инстинктивно понимаем главный смысл рассказа, не отдавая себе отчета в том, что мы делаем. Как это метко заметил врач Ли Уоллас: то были истории «для третьего уха». Смысл истории впитывается и действует на бессознательное. Более того, будучи в восприимчивом состоянии, мы даем семенам историй глубже укореняться в душе. Однако смысл рассказа — это еще половина терапевтической цели; хорошая история оставляет хорошее ощущение, — какое остается у вас, когда вы покидаете кинотеатр после просмотра хорошего фильма. Взращивание этого хорошего ощущения также часть терапии Эриксона, его рассказики всегда неизменно усиливали чувство жизни, позитивное, поддерживающее рост и волю к переменам в собственной жизни. Они рассказывали о достижениях, о преодолении барьеров, о новых горизонтах.