Неон, она и не он - читать онлайн книгу. Автор: Александр Солин cтр.№ 77

– Хорошо, хорошо, успокойся, не сержусь! – испугалась она истерических ноток в его голосе. Не хватало еще, чтобы он расплакался!

– Хочешь, я к тебе приеду? – воскликнул он.

– Нет! – решительно отказала она. – Я скоро сама приеду.

– Я ужасно люблю тебя и целую! – заключил он.

– Хорошо, хорошо, звони, не пропадай! – заключила она.

На этом исторический с точки зрения их истории разговор завершился.

Такова хронология и основные события их первой войны, развязанной ими без особой нужды и завершившейся, как и следовало ожидать, его капитуляцией.

Разумеется, не обошлось без нюансов. Их мерцающие вкрапления в мрачную картину ссоры, их клейкое значение для образования на ее поверхности нелепого, несуразного, противоестественного узора были весьма ощутимыми, будь то разорванный на тоскливые куски сон с безрадостными пробуждениями или сосредоточенное курение на виду сиятельного месяца, алмазной кромкой царапающего темное стекло ночного неба. Тут и сердитый керосиновый гул самолетов, недовольных непоседливостью граждан, и отвергнутая, лишенная внимания природа, и назойливая навязчивость чужой радости. А также прочие тонкости настроения, в мелкой совокупности своей составляющие скелет их ссоры, включая поникший копчик его собачьей преданности.

Сразу после разговора он выбежал во двор и пошел ходить по дорожкам, глубоко затягиваясь и дымным головокружением приветствуя наступившее облегчение. Он перебирал остывающие подробности разговора, возвращаясь к волнению первых слов, когда он вдруг почувствовал, насколько своевременным оказался его звонок и как близки были их отношения к летальному исходу. Вспомнил, как неожиданно легко она приняла его объяснения и как он воспрянул и тут же обмер, услыхав, что она сейчас далеко и не одна. Какой ужас ощутил и как впервые узнал, каким непослушным может быть сердце. Как в порыве раскаяния вымаливал прощение, находясь в одном шаге от слез.

Теперь, когда душа его после вывиха встала на место, когда боль утихла, но фантомы вывихнутого самочувствия еще остались, он ощутил вместо радости стыд за то чрезмерное и унизительное усердие, с каким искал ее расположения. Нет, не так следует вести себя с ней, если он не хочет превратиться в игрушку ее настроения, говорил он себе. Нужно возвысить свой покладистый голос, унять излишнюю искренность, расправить крылья иронии и резко понизить градус обожания. За эти дни он убедил себя, что его поцелуй с Юлькой – не более чем неловкий вызов невниманию невесты.

Сейчас, когда он убедил в этом и невесту, он мог, наконец, признаться себе, что грешная Юлька, сама того не ведая, приникла губами к серебряной трубе, которая последние двадцать лет исправно будила его часового. Услышав ее повелительный призыв, он безусловным образом подчинился, а когда спохватился, поцелуемер уже зашкаливал. Такова неудобная правда, и о ней будет знать только он один. Что ж, дождемся завтра. На то и дано нам завтра, чтобы исправить то, что сделано сегодня. Завтра он вернется домой, чтобы быть ближе к ней на шестьдесят километров, и будет ждать там ее возвращения. Да, и не забыть бросить с утра курить!

…Долгожданный звонок произвел на нее неожиданное действие: вместо того, чтобы смягчить, лишь усилил досаду. А все потому что ложь горьким запахом миндаля витала в его объяснении. Он, видите ли, решил ее позлить! Какая неловкая уловка, какая нехитрая хитрость! Так она ему и поверила! Пусть он рассказывает эти сказки другим! Да, верно, оргазм ей в новинку, но в поцелуях она, слава богу, разбирается, и потому по-прежнему считает, что он виноват. И если она не находит себе места, если злится, если готова разорвать его на части, то только потому, исключительно потому… потому… потому что, черт возьми, как ни стыдно это признать, как ни удивительно это обнаружить, как ни трудно это допустить, как ни странно это слышать, как ни глупо это звучит – потому, черт его побери, чтобы он провалился, чтобы он был здоров, чтобы он думал о ней день и ночь – потому что… он ей небезразличен, вот что!! Он – этот страшный человек, это бесчувственное чудовище, этот неисправимый кобель – он… он… он, который ни чуточки ее не любит!!

Она привычно повалилась на подушку и заплакала, но через минуту рывком повернулась на спину, детским жестом ладоней вытерла слезы, облегченно улыбнулась и, протянув руку, погасила светильник. За ночь она возродилась и утром предстала перед родителями веселой, любящей и внимательной. Она вернется через три дня – этого времени вполне достаточно, чтобы он подольше помучился.

…Под ироничными взглядами матери он протянул еще три дня, пока нерадивое время делало вид, что работает на него. Он звонил ей по три раза на дню, предаваясь иллюзии примирения и приписывая ее голосу стабильные признаки потепления.

– Чем ты сейчас занимаешься? – спрашивал он, жадно прицениваясь к тому, насколько охотно и подробно она отвечает. Она отвечала осторожно, без лишнего чувства, не вдаваясь в подробности, словом, прохладно, что было очевидно бы каждому, кроме него. К концу седьмого дня она, наконец, объявила, что прилетает на следующий день вечером и сообщила номер рейса.

Он приехал в аэропорт за час до прибытия и слонялся на втором этаже с букетом роз, рассматривая пассажиров из очереди на отправление. Приметные персонажи провинциальной России, упрощенным стилем своим, как фальшивым звуком выбивающиеся из сыгранного оркестра мегамоды, попадались ему на глаза.

«В столице можно встретить хорошо одетых людей, в провинции попадаются люди с характером» – вспомнил он Стендаля, вглядываясь в пергамент лиц с чертами твердого, крупного тиснения. Ни одна девица из тех, что здесь присутствовали, с НЕЙ и близко не могла сравниться.

Объявили ее самолет, и он заторопился вниз. В зале прибытия он расположился на изрядном расстоянии от того мраморного окошка, из которого ему, как из пункта потерянных вещей, должны были ее вернуть. Энергичный сердечный монолог пробился к нему из груди. Он нервно расхаживал за чужими спинами, заглядывая в облицованную нетерпением пещеру, откуда она должна была возникнуть. Встречающие потянулись к телефонам. Он тоже захотел, было, позвонить и сказать, что он здесь, но передумал.

Минут через двадцать из проема в стене суетливо выступили первые пассажиры из породы тех, что всегда спешат. Встречающие качнулись в их сторону. Он, волнуясь и вытягивая шею, стал пробираться вперед. Прибывших быстро разобрали, и образовалась пауза. Теперь он находился рядом с выходом и мог заметить ее появление издалека. Прошло еще несколько томительных минут, появилась новая партия, и он, наконец, увидел ее.

Она шла навстречу его судьбе, как по подиуму – укладывая в ниточку следы, прижимая локоток одной руки к перекинутой через плечо сумочке и без особого напряжения удерживая в другой руке большую сумку. Расстегнутое темно-синее пальто ее открывало плавную работу обтянутых джинсами стройных длинных ног и позволяло видеть ее любимый серый свитер с шалевым воротником. На голове маленькая вязаная шапочка, волосы рассыпаны по плечам. Она заметила его, улыбнулась и отвела глаза. Когда они сошлись, он тут же отнял у нее сумку, неловко вручил цветы и потянулся к ней губами. Она подставила щеку. Оказалось, что кроме сумки другого багажа у нее нет, и они налегке направились на выход. До самой машины они молчали. Когда поехали, он разговорился. Она сдержанно отвечала. Казалось, они заново знакомились. Он между прочим сообщил, что провел пять дней за городом и в одиночку выпил три литра виски.