Хуш. Роман одной недели - читать онлайн книгу. Автор: Ильдар Абузяров cтр.№ 2

И вдруг это окно в мир, именуемое телевизором, а точнее, восьмая кнопка пульта и восьмой канал, натолкнули меня на мысль. А что если?.. Может, написать что-нибудь о теракте?.. По телевизору показывают репортаж про будущий саммит сорока в этом городе. Сорок разбойников на саммите в шикарной пещере. В которую чудом проник бедный юноша Али. Али – сын своего Бабы.

Когда-то я писал о любви Али к моей племяннице Алле, с ее слов. Пришла пора продолжить эту историю. Итак, Али-баба и сорок разбойников. Усевшись к третьему окну моего кабинета – компьютерному, я начал писать…

1

У каждого из нас существуют периоды распада, когда все вокруг и внутри тебя разом начинает рушиться, разом валиться из рук, твоих ли, Бога ли. И мир вокруг распадается-рассыпается на клетки, на атомы, на мелкие кристаллы-снежинки. И ничего не получается изменить или предотвратить, что бы ты ни предпринял, как бы ни крутил ручку и ни пробовал поменять угол зрения или координаты собственного местоположения в этом мире. Как бы ни пробовал эти снежинки на вкус и цвет, собирая их, словно пазлы, в единую, гармоничную картину.

И вроде ты знаешь: надо пережить черную полосу, перетерпеть, и все само собой как-нибудь наладится и образуется. Все сама наладит и образует великая гармоничная сила, что есть сверху и вокруг тебя. Ан нет, ты в этом состоянии должен дойти до самого дна, до полного разочарования и отчаяния, до состояния, когда включаются ген самоуничтожения или код на взрывном устройстве внутри твоего организма – это уж кому как угодно.

Чтобы лицом в грязь, в хлопья грязного мокрого месива, в урну-воронку с грязно-черными опаленными краями, чтобы было так стыдно и плохо, что ты достанешь из помойного ведра недокуренную сигаретку и судорожно уцепишься за нее, как за маковую соломку. И тебе это не покажется неприличным, потому что все границы дозволенного и недопустимого размыты, все ориентиры стерты.

Представь, в таком состоянии ты выходишь на улицу и видишь вокруг столько веселых и энергичных людей. И не понимаешь: чему они так радуются и куда собираются приложить эту свою светлую, веселую энергию? И главное, зачем?

Неужели они думают, что у них в этом городе-музее под открытым небом что-нибудь выйдет и срастется? В городе, в котором ты либо гений, либо полное ничтожество. В городе-инвалиде трех революций. В городе, изморенном блокадой и разрушенном осадой. В городе, где даже люди-памятники, эти бронзовые или каменные истуканы и идолы, титаны и атланты, что вроде бы призваны воспаленным сознанием художников и архитекторов держать небо, уже давно надломились, и их конечности повреждены коррозией и гнилью. Их кости превращаются в труху и осыпаются вместе со штукатуркой.

2

И тебе уже кажется, сами болезни даны, чтобы почувствовать свою беспомощность. Почувствовать, что если ты вдруг дернешься, рванешь, сдвинешься с места, то непременно запнешься, споткнешься и сломаешь ногу или попадешь под троллейбус. И тогда уж точно ничего не срастется, никакая шейка бедра. И нога начнет гнить, превращая мир вокруг тебя в огненную гангрену. И даже троллейбусные шины и палки-костыли, через которые небо пытается поддержать хромающее движение: толчок – остановка. Эти палки на веревках, так напоминающие лямки-ходунки (ой, ямка, ничего, перешагнем), на которых передвигается сам троллейбус, тебе не помогут, не надейся. Отныне ты так и будешь двигаться дальше, опустив голову в надежде на одно лишь небо.

Вот ты стоишь под мелким, противным дождем в голубином помете, боясь шелохнуться и что-то предпринять. Лишь горький осадок в глубине души от частых затяжек сигаретой. Что это вообще за мода – встречаться у памятников? Ходить туда-сюда нервно. Может быть, памятник должен послужить примером ожидания? Мол, вот чувак ждал, терпел и добился своего. Стал великим и всеми уважаемым.

Затяжка – выдох – как какой-то временной ритм, отсчет. Свой особый ритм. А куда мне спешить, если мой приятель Хатим опаздывает? Куда мне вообще сейчас спешить, если я в первой половине дня свободен: понедельник у экскурсоводов выходной. Только вечерком у меня экскурсия по памятным местам для детишек с конгресса. Так что придется мне по плану Хатима опять возвращаться к этому памятнику. Дело-то, в общем, обычное. И почему я так сильно нервничаю? А вдруг Хатима арестовали и уже готовится облава на меня? Вот сейчас этот паренек с букетом цветов бросит свои розы в лужу и начнет заламывать мне руки, в то время как к нему на помощь из машины выскочат здоровые ребята. Я с подозрением оглядываю с ног до головы тщедушного мальчишку с цветами и снова мелкими шажками начинаю гулять вокруг величественного памятника.

Нет, так нельзя. Надо успокоиться и подумать о чем-то философском. Есть время подумать обо всем по-хорошему. Дать отчет самому себе. Подумать, как меня угораздило угодить в этот гиблый, гнилой город. Кругом одна гниль и болото. Даже цветы здесь какие-то вялые.

Впрочем, как мне казалось вначале, этот город принял меня вполне благодушно. Принял потому, что я приехал сюда безо всяких надежд. Приехал сломанный семейной трагедией, хуже не бывает. Так мне казалось вначале. И то, что мама не бросилась искать меня и не дала объявление по телеку (а я почти каждый день ходил в зал ожидания на вокзале – смотреть криминальные новости), еще более усугубляло мое состояние.

Всем побывавшим здесь нравится этот город. Но не всех он признает и принимает. Потому что этот город выбирает сам, выбирает только сильных духом. Или вечно ускользающих и прячущихся. Сильных – потому что так интереснее. Какой смысл ломать тех, кто слаб и не брыкается? А я брыкался, еще как брыкался.

3

Хотя, поистине, все познается в сравнении. Да и что за трагедия у меня случилась? Ну умер отец, ну потом мать вышла замуж за другого. И это спустя три месяца после трагической смерти отца. А отчим оказался офицером. Сильным мужчиной – она всегда о таком мечтала.

И все вроде бы хорошо, но только отчим меня не любил. Скорее даже ненавидел. При матери делал вид, что относится хорошо, а как она за порог, сразу отношение менялось кардинально. Он меня муштровал, заставлял, как в армии, делать совершенно ненужные вещи, например, чистить зубной щеткой ванну. Или сортир. Подчинение ради подчинения. Унижение ради унижения. Работа ради работы.

Но я не женщина, я тоже мужчина. И «настоящий полковник» рядом мне ни к чему. В армию я не собирался. Я не захотел и не смог подчиниться. Не смог признать в отчиме отца. Мать, охваченная слепой любовью к новому мужчине, не видела назревающего конфликта и моих страданий. Или старалась не обращать внимания, надеясь, что все как-нибудь само собой утрясется.

Вот так я остался совсем один на высоком берегу Волги. Таком высоком, что душа хочет летать. Порхать с берега на берег. Но и сам город крыльями бабочки раскинулся на берегах Волги. Однако летать не давала тяжесть обиды. Крылья смочены накопившимися где-то внутри слезами, уже засохшими и закристаллизовавшими эти крылья солью. Потому что выйти обиде наружу я не давал. Не хотел показывать свою слабость.