Жасминовые сестры - читать онлайн книгу. Автор: Корина Боманн cтр.№ 23

— Это Тхань. Она сирота, которую мы приняли к себе.

Моя бабушка окинула меня гневным взглядом, но этот взгляд смягчился, когда я не отвела глаз.

— Так-так, сирота. Я никогда бы не поверила, что семья из высшего общества возьмет к себе девочку с улицы.

Она кивком подозвала Тхань к себе. Та робко подошла ближе.

— А что случилось с твоей семьей? — спросила бабушка.

Тхань едва могла говорить.

— Они умерли, — с трудом произнесла она хриплым голосом.

— Рассказывай! — потребовала bà, и Тхань, взяв себя в руки, поведала о своем отце, матери и о ее тихой смерти.

— Тебе пришлось нелегко, но все же ты до самого конца хранила верность матери. А это качество я ценю очень высоко. — Бабушка снова взглянула на maman. — Как бы там ни было, ты привела с собой двух человек, которые понимают, что такое семья. Это хорошо.

Она еще какое-то время наслаждалась отчаянием дочери, а затем повернулась к Тхань:

— Поскольку мне может помогать лишь одна из вас, другой придется искать себе работу. Если ты занималась ловлей рыбы, значит, сможешь сажать рис на полях. Один мой знакомый владеет несколькими рисовыми полями рядом с городом, и ему всегда нужны помощники. Если ты будешь беречься змей, то сможешь зарабатывать неплохие деньги, которые нужны семье. С этого момента ты наша, при условии, что ты будешь уважать наш род.

Тхань поспешно кивнула и посмотрела на меня. Я улыбнулась ей, но тут же быстро отвела взгляд и снова стала смотреть перед собой.

Бабушка больше не обращала на нас внимания. Ей недостаточно было тех слез, которые пролила ее дочь, и она сказала ей:

— Ты будешь вести домашнее хозяйство. И отвечать за уборную. А я смогу брать больше заказов и зарабатывать больше денег для своей неверной дочери.

Чистить уборную — это было самое большое оскорбление для моей матери, которое только можно было себе представить. Но она больше не плакала, а молча выносила свой позор. Bà, казалось, этого и ожидала, потому что с довольным видом кивнула:

— Я покажу вам, где вы будете спать. Дом у меня маленький, но сейчас в нем не живет никто, кроме меня, так что у меня найдется место для всех вас.

Мы засеменили вслед за бабушкой: мама впереди, а Тхань и я за ней.

Дом был действительно очень маленьким, но не таким жалким, как хижина, в которой обитала Тхань со своей матерью. У моей подруги был довольный вид, хотя бабушка изрядно ее напугала. Моя мать снова превратилась в бледную тень, и больше по ее виду ничего нельзя было понять. А я не знала, что чувствую. Дом был темным, а бабушка оказалась такой женщиной, которой следовало опасаться. Мое будущее виделось мне неопределенным, как никогда раньше. Мечтам об учебе в университете и о путешествиях тут, казалось, места не было.

Bà с удовольствием мстила моей матери за то, что та отвернулась от нее и ее мира. Мать получила комнатушку еще меньше, чем у меня и Тхань, — это, собственно, был чулан, где хранились метлы и веники.

— Это для того, чтобы ты снова научилась смирению по отношению к своей семье. Своей настоящей семье.

Моя мать молча подчинилась, потому что ей не оставалось ничего иного.

Тхань и мне в этом смысле повезло больше. Нашей комнатой стал чердак, и, таким образом, мы получили самое большое помещение в доме. Там стояли мешки, в которых хранился рис и другие припасы. Когда окно на фронтоне было открыто, мы могли смотреть на джунгли, покрывающие горы, и нам были видны также рисовые поля, в которых отражалось небо.

В первый вечер мы с Тхань сидели перед окошком и наблюдали за тем, как грязное светло-серое небо превращалось в прозрачную черноту.

— Как ты думаешь, здесь тоже будут стрелять? — спросила я у Тхань, потому что вокруг было так тихо, что невозможно было представить себе никаких восстаний.

— Нет, не будут. Этот квартал называется «город мира». Самое волнующее событие, которое здесь может произойти, — это если осел своим хвостом прихлопнет москита.

— Значит, будем надеяться, что все останется так, как есть.

Вид гор и джунглей, сначала покрытых белым туманом, а затем поглощенных темнотой, до сегодняшнего дня запомнился мне больше, чем многое из того, что произошло потом. Это был последний день, когда мне было разрешено оставаться ребенком.

Следующие несколько месяцев я почти не выходила из швейной комнаты своей bà. Она учила меня шить, ругала, если я допускала какую-то ошибку или портила материю, уколов иголкой палец. Это случалось довольно часто, и бабушка вскоре стала сомневаться в том, действительно ли я гожусь для такой работы. Но поскольку я очень старалась и не жаловалась, когда из ранок капала кровь, она стала относиться ко мне внимательнее и через некоторое время даже начала поручать более ответственную работу.

Время от времени у меня появлялась надежда, что к нам хотя бы по ошибке забредут француженки в своих красивых нарядах. Мне хотелось посмотреть на платья, которые были такими мягкими и ткань которых казалась текучей, словно вода, омывающая камни в бассейне реки. Однако tây не заглядывали в эту местность. Зато здесь бывало много крестьянок, уличных торговок, и некоторые из них проделывали довольно дальний путь, чтобы перешить или перелицевать поношенные платья. Иногда мы буквально утопали в старой одежде, что приводило мою бабушку в отличное расположение духа. Она тогда даже не портила жизнь maman.

Когда Тхань возвращалась с рисового поля и приносила нам свой заработок за неделю, бывало, что бабушка начинала что-то тихо напевать себе под нос и посылала нас на рынок, чтобы купить там пару цыплят или большую рыбу.

Maman за это время научилась готовить, или, точнее говоря, снова вспомнила то, чему ее учили во времена молодости. Она не рассчитывала на похвалу своей матери, но когда ей особенно хорошо удавалось приготовить нам обед, то, как бы там ни было, за отсутствием критики ее оставляли в покое и она могла предаться печали и своим мыслям.

Если сразу после смерти мужа она напоминала привидение, то сейчас все больше и больше становилась похожа на тень, которую я почти не воспринимала. Maman теперь очень редко разговаривала со мной, с одной стороны, потому что и она, и я вынуждены были много работать, а с другой, наверное, и потому, что она сожалела о том, что из-за нее я занималась такой тяжелой работой в швейной мастерской.

Тхань и я начали прогуливаться по улицам. Не в тех местах, которые пользовались дурной славой, нет, — мы использовали свободные минуты, которые у нас оставались после работы, чтобы хоть как-то изучить местность. Здесь тоже были улицы, на которых толкались торговцы, маленькие лавки, в которых продавались ткани и прочее. Эти ткани в большинстве своем попадали сюда из Китая и были очень пестрыми — слишком пестрыми для аозай, но люди, похоже, все же их покупали.

Одна из таких лавок принадлежала мужчине по имени Хан Лао. Моя бабушка покупала у него материю для одежды, которую носила сама и которую мы тоже вскоре стали носить, потому что шелковые аозай были тут неуместны. Тхань для работы у крестьянина требовалась крепкая одежда, а будучи швеей, мне самой надо было выглядеть прилично, но не так, чтобы людям казалось, будто у меня слишком много денег. Для того чтобы внести свой вклад в благосостояние семьи, я предложила бабушке продать мои шелковые аозай. За гардероб моей матери bà взялась сама, объясняя это тем, что maman тоже должна внести свой вклад в общий котел.