Мистер Кодрингтон барабанил пальцами по колену.
– Миссис Армитедж должна была проявить больше здравого смысла.
Филипп встал и отошел прочь.
– О, не стоит винить тетю Милли. У них с Лин не возникло и тени сомнения – пока я не пришел. Тетя Милли сейчас потрясена – по крайней мере, я надеюсь, что это так. Но Лин… – Он развернулся и вновь подошел к столу. – Мы отклонились от темы. Я хочу, чтобы вы прошли в салон и сказали Энни, что она может немедленно забрать Терезины тридцать тысяч в обмен на юридически заверенную расписку за подписью Энни Джойс.
Глава 7
Линделл вышла из салона и закрыла за собой дверь. На миг наступило облегчение, иллюзорное ощущение избавления. А затем к ней подскочил сердито расхаживавший взад и вперед Филипп, взял под руку и повлек за собой. Втащив ее в кабинет и шумом захлопнув дверь, он привалился к двери спиной и сказал:
– Так, попалась! Что ты из себя изображаешь?
– Ничего.
– Ты ведешь себя как набитая дура!
Слова едва не сорвались с ее губ, но она их вовремя сдержала. Они так ее ужаснули, что она сделалась еще бледнее, чем была, потому что с губ едва не сорвалось: «Но что я могу сделать?» Филипп сказал, что она строит из себя дуру, и она едва не сказала: «Но что я могу сделать?» А это бы означало, что она сожалеет о том, что Анна вернулась и внесла в их жизнь столько волнения. Она не могла об этом сожалеть – она бы никогда так не подумала.
Филипп смотрел на нее, как ей показалось, с презрением.
– Ты маленькая дуреха! – сказал он. – Ты понимаешь, что сделала все возможное, чтобы подложить мне свинью? Зачем ты это делаешь?
Она стояла перед ним как напроказивший ребенок.
– Что я сделала?
Он усмехнулся.
– Скорее надо спросить, чего ты не сделала. Если было что-нибудь, чего она не знала, ты, преклонив колени, покорнейше поднесла ей это на блюдечке. Разве не так?
– Ты имеешь в виду фотографии? – медленно, с волнением в голосе спросила она.
Филипп взял ее за запястья.
– Посмотри на меня! Она не Анна. Анна умерла. Нет, не смей отворачиваться! Почему ты думаешь, что она Анна? – Он сильнее стиснул ей руки. – Ты правда так думаешь?
Она продолжала смотреть на него, но слов у нее не было. Он отпустил ее и, отступив на шаг, рассмеялся.
– Ты ведь не уверена, правда? Стоишь и не говоришь ни слова. Куда подевались все твои слова? Ты бы нашла, что ответить, если бы была по-настоящему уверена. Хочешь, я скажу то, чего ты сама сказать не можешь? – Он сунул руки в карманы и прислонился к двери. – Поначалу ты была уверена, у тебя не было и тени сомнения. Ты думала: «О какая радость! Анна жива – она вовсе не умерла!»
Лин, не отводя взгляда, отозвалась:
– Да…
– А затем радость пошла на убыль, не так ли? – Он смотрел на нее прищуренными глазами. – Радость пошла на убыль. Тебе пришлось слегка себя распалить. Это означало лезть из кожи вон, стараясь выполнить любую ее просьбу.
– Да… – На сей раз ее бледные губы не шевельнулись. Она произнесла это глазами, вздрогнув, как от боли, и пряча взгляд.
– Если бы я так отчаянно не любил тебя, я бы оторвал тебе голову!
Девушка еще больше побледнела, хотя, казалось бы, куда уж больше. В лице и так не было ни кровинки, а теперь оно еще окаменело. Руки ее были судорожно сцеплены.
– Ты не смеешь…
Лишь очень острый слух мог бы уловить эти едва слышные слова. У Филиппа слух был острым.
– Что именно? – спросил он, а когда она опять, с выражением трагического укора, посмотрела ему в лицо, прибавил: – Не смею любить тебя или не смею оторвать тебе голову?
– Ты знаешь…
На мгновение губы Филиппа тронула улыбка. Однако этого мгновения было достаточно, чтобы понять, как улыбка может согреть и смягчить это типично джослиновское лицо. На краткий миг жесткие складки у рта смягчились, а вспышка юмора изменила выражение глаз. Но перемена была слишком мимолетной. Прежде чем Линделл успела чуть успокоиться, он уже сказал:
– Ты совершенно права – я знаю. Я не должен тебя любить из-за Энни Джойс, которая разыгрывает спектакль, выдавая себя за Анну. Ты это хотела сказать?
– Это из-за Анны… потому что Анна – твоя жена. – На сей раз девушка говорила чуть громче, но губы почти не шевелились.
– Эта женщина не Анна, и она определенно не моя жена! – с холодным раздражением проговорил Филипп. – Неужели ты думаешь, что я бы не разобрался? Невозможно быть женатым в течение года и не узнать свою жену. Мы с Анной знали друг друга очень хорошо. Всякий раз, как мы ссорились, мы узнавали друг друга чуточку лучше. Эта женщина знает меня не лучше, чем я ее. Ничто в нас не отзывается друг другу – она мне абсолютно чужая.
До этого в глазах Линделл стояла лишь тупая боль. Теперь в них что-то промелькнуло – какая-то мысль, какое-то осознание. Но все опять потонуло в боли.
– Ты хочешь быть маленькой мученицей, да? – резко сказал Филипп. – Раз я люблю тебя, значит, Анна жива. Раз Энни Джойс собирается встать между нами, значит, она должна быть Анной. Раз это причиняет чертовскую боль, ты из кожи вон лезешь, чтобы поставить ее между нами. И ты, наверно, думаешь, что я намерен тебя поддерживать. Ну так ничего подобного. – Он протянул руку. – Подойди сюда!
Она медленно двинулась к нему, пока его рука не оказалась у нее на плече.
– Ты думала, я не знаю ход твоих мыслей? Вначале ты была уверена, что она Анна. Затем, когда эта уверенность поколебалась, ты подумала: как это дурно с твоей стороны, что у тебя появились какие-то сомнения. А затем ты пришла к мысли, что эти сомнения у тебя оттого, что ты на самом деле не хочешь, чтобы Анна была жива, и после этого, конечно, ничего не оставалось, как изо всех сил демонстрировать ей и всем остальным, как ты рада. Я не знаю, что ты натворила, но думаю, достаточно. И, надеюсь, ты вынесешь отсюда урок: не надо пытаться ничего скрывать, потому что лгать ты не умеешь, я всегда сумею вывести тебя на чистую воду. – Он притянул ее к себе и обнял за плечи.
– Я сделала что-то не так?
– Думаю, да.
– Прости… я не хотела.
– Дитя мое, путь в ад вымощен благими намерениями.
– Ты говоришь жестокие вещи.
– Так и было задумано.
– Филипп… какой вред я причинила?
– Это нам еще предстоит выяснить – или qui vivra verra
[9]
, если тебе угодно услышать это по-французски. Вероятно, ты наговорила ей множество вещей, которые ей полагалось бы знать, но она их не знала и не узнала бы, если бы услужливо не подвернулась ты.
– Каких вещей?