Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Павлищева, Виктор Зименков cтр.№ 195

Посол потрогал рубец на щеке, который оставил ему на речке Сити молодой дружинник, скрывшийся затем в лесах и потому оставшийся неотомщенным. Ранее он думал о нем со злобой, но сейчас пожелал найти его и вместе вспомнить те удалые годы.

Ордынскому послу наскучило сидеть в повозке. Он чувствовал, как затекли ноги и усиливается боль в пояснице. Посол еще раз выглянул из повозки и хрипло прокричал слуге. Повозка остановилась, тут же остановилась другая повозка, в которой вместе с рабыней находилась его жена. Сопровождавшие посла всадники тоже остановили коней и терпеливо наблюдали, как посол покидает повозку, ступая ногой на услужливо согнутую спину спешившегося слуги, и как медленно несет свое тяжелое и плотное тело на кривых и слабых ногах.

Послу и впрямь было трудно ходить, потому что затекли ноги, болела поясница и еще потому, что за свою долгую беспокойную жизнь он не столько ходил, сколько сидел в седле либо на пухлых подушках.

Он не обращал внимания на поспешные раболепные взгляды и действия окружавших людей, ибо давно понял, что с таким же усердием эти люди снесут ему голову, если его время пройдет и более сильный и властный владыка прикажет расправиться с ним.

Из всего хоровода низких поклонов, общего пресмыкания и показного трепета он выделил сына. Сын сидел на коне подле повозки матери и смотрел на отца. Посол ощутил расслабляющий прилив нежности и в какой раз подумал, что среди этих послушных людей он до конца может довериться только сыну.

Посол спросил сына о жене, и не столько из его слов, сколько по озабоченному выражению его чистого и ясного лица понял, что она страдает. Он сокрушенно покачал головой и, медленно и тяжело подойдя к повозке жены, откинул ее полог. Увидел обеспокоенную рабу и потухшие глаза жены.

Она сидела, согнувшись и прижав руки к животу. На ее лице было столько страдания, что посол растерялся и умоляюще посмотрел на застывшего в нескольких шагах от него в почтительном полупоклоне московского наместника. Он спросил у наместника, долго ли еще ехать? Узнав, что проехали только половину пути, недовольно поморщился и несколько раз чмокнул почти бескровными сухими губами. Он негромко и как можно участливее поведал жене, сколько им еще осталось ехать, и спросил, не будет ли ей лучше покинуть повозку и провести остаток пути на носилках? Жена, немного подумавши, отказалась. В ее коротком отрывистом ответе он уловил раздражение и почувствовал себя виноватым за ее страдания. Посол бережно, будто стыдясь своей беспомощности, опустил полог и, потупивши очи, отстраненно наказал слугам подать ему коня и продолжить далее движение поезда.

Посол ехал подле повозки жены. Когда лес близко подходил к дороге, острые и колючие иглы елей задевали его лицо. Посол не нагибал головы при виде нависавших над ним разлапистых ветвей, а только наклонялся в сторону повозки и закрывал глаза.

Янка же, а это она была женой посла, не только не приметила на лице мужа сострадания, но даже тотчас забыла, что он говорил ей. Боль внизу живота так мучила ее, что происходившее вокруг только мешало и раздражало. Даже вид сына, несколько раз заглядывавшего в повозку, не вызывал обычной теплой волны любви и жалости. Она только отметила про себя, что сын посмотрел на нее печально, и почувствовала, что он остался по ту сторону хвори и потому отдалился от нее.

Янка молила Господа, чтобы он унял эту боль. Но боль не отпускала. Она решила, что, если переменить положение или сесть по-другому, боль ослабнет. И действительно, когда она либо садилась по-иному, либо ложилась на живот, то чувствовала себя лучше. Но от резкого вздрагивания повозки или от собственного неловкого движения муки становились сильнее, и тогда Янка тихо стонала.

Ей все чаще приходила мысль, что недуг уже никогда не покинет ее. Тогда Янка думала, что все свои наряды, все накопленное злато и серебро она отдала бы за то, чтобы избавиться от немощи. В те редкие мгновения, когда боль затихала, Янка спрашивала себя, за какие же грехи она так наказана Всевышним? И находила ответ в своем безропотном послушании тщеславию, глубокой занозой засевшему в душе.

Янка только сейчас, сидя в повозке, призналась себе, что стремилась на родину, не только надеясь, что родной воздух исцелит ее, но еще из-за желания показать своим соплеменникам, как из всеми понукаемой и презираемой рабы стала женой человека, перед которым трепещут все князья земли Русской, и что даже к ней те князья похаживают и заискивают, одаривают. Где-то неосознанно она чувствовала себя владычицей родной стороны и гордилась этим. Ведь через какие напасти прошла, пока не оказалась женой всесильного ордынского посла.

Приехав в Москву и посетив те места около града, где жила до Батыева разорения, Янка, кроме нахлынувших воспоминаний и тоски по ушедшей молодости, ощутила разочарование. Она не увидела знакомых лиц, соплеменники не оценили ее сказочного возвышения. Все те люди, которые ранее окружали ее, разом канули в Лету, оставив после себя пустынные земли и зыбкую, почти безымянную память. А другие, осевшие после погрома, стали заново осваивать родной край и создавать уже иной мир. Что-то надломилось в их сознании и изменилось в повадках, хотя они были одного корня с теми, кто сгинул в пламени татарщины, и будто бы жили так же. Янка с изумлением отмечала, что они даже смотрят по-особенному: подобострастно, боязливо и недоверчиво.

Еще Янка, подъезжая к Москве, отчего-то была уверена, что не увидит следов погибели прежнего града. Но первые впечатления неприятно поразили ее. Москва стала меньше, ниже, беднее и хуже.

На многочисленных пустырях еще угадывались следы небывалого погрома. И починок, где она жила с первым мужем, погорел, запустел и зарос кустарником. А на месте села Василька стояли только два крестьянских подворья, жители которых попрятались при ее появлении; там же, где возвышалась ветхая церквушка, паслись овцы, а где находились господские хоромы – росли чахлые и кривоватые березки. Их листья привечали Янку тихим и скорбным шелестом, словно понимали ее состояние и так же сожалели по ушедшим летам ее молодости.

Янка поинтересовалась у московского наместника, много ли на Москве осталось христиан, живших в городе и в окольных селах до прихода войск Батыя? Наместник, подивившись ее вопросу, а также тому, что вместо ожидаемой старой монголки видит хотя и пожившую, но еще сохранившую следы славянской красы женку, слышит из ее уст знакомую и правильную речь, ответил не сразу. Подумавши, он рек, что такие люди и на посаде, и в самом граде есть; пояснил, что они спаслись потому, что не сели в осаду, а бегали по лесам. Закончив рассказ, наместник спохватился: как бы его прямая речь не вызвала у жены всесильного ордынца недобрых мыслей? Янка же с трудом подавила желание похвастаться перед ним, что она, может быть, единственная оставшаяся в живых свидетельница московского разорения. Настороженно наблюдая за Янкой и не приметив на ее лице недовольства, наместник хотел поведать, что тот самый старец, у которого Янка намерена лечиться, будто бы чудом спасся в распятом татарами Кремле. Но помыслив, что об этом он узнал не от самого старца, а от недругов целителя, что его откровение может только навредить Вассиану, порешил о том умолчать.