Разумеется, мы спорили. О туннеле под Ламаншем он отзывался так: «Все равно что оставить входную дверь открытой». Что, по его мнению, могло случиться? — поинтересовался я. Что в Фолкстон, Кент, хлынет мародерствующая толпа тореадоров, трактирных официантов и торговцев луком? Если по справедливости, то отец потерял своего отца в Бельгии в 1944-м, и, наверное, это обстоятельство в какой-то степени оправдывает его враждебность, хотя она иррациональна для такого рационального человека. Для моего отца «заграница» означала странное, неизвестное место, где молоко имеет подозрительный привкус и не скисает неестественно долгое время.
Да, я не повидал мира; по правде говоря, до встречи с Конни я едва знал Европу. Куда бы мы ни отправились, она успела там побывать. Ее европейская карта была плотно утыкана красными булавками, обозначающими украденные рюкзаки, пропущенные рейсы, томные поцелуи в регулярных парках, опасность беременности, свежие апельсины, сорванные с дерева, и анисовую водку на завтрак. Впервые оказавшись в ее квартире, я скользнул взглядом по фотографиям, прилепленным к холодильнику: Конни в стиле новой волны и ее сокурсницы с напомаженными перманентами, посылающие воздушные поцелуи прямо в камеру или курящие топлес — топлес! с сигаретами! — на балконе в Сицилии.
Впервые оказавшись в ее квартире. Да я пока даже порога не переступил. Она все еще разговаривала с Джейком.
21. Катапультируемое кресло
Когда с нелепым десертом сестры было покончено, нас всех попросили поменяться местами и «пообщаться». Конни и Джейк слетели со своих стульев со скоростью катапультируемого кресла. Что касается «общения», то оно вылилось в продолжение начатого разговора, только уже за другой частью стола, и на моих глазах акробат вынул откуда-то, не знаю откуда, возможно из своих колготок, небольшой полиэтиленовый пакет с застежкой, в котором лежали пыльные конфеты; их он и предложил Конни, а та с кивком, чуть ли не покорно пожав плечами, приняла их, после чего пустила пакетик по кругу. Наверное, конфеты были не очень вкусные, потому что каждый клал их в рот с гримасой и тут же запивал водой. Вскоре я оказался между двух актеров под кайфом — положение, по всем экспертным оценкам, подтвержденным с тех пор, из самых худших, в каком может оказаться биохимик. Один из актеров начал свой спектакль-представление, рассчитанное на одного актера, но, как мне показалось, и одного было чересчур много, а когда полиэтиленовый мешочек дошел до нас, он потряс им перед моим носом. Сестра, сидевшая за противоположным концом стола, энергично закивала, округлив глаза.
— Нет, спасибо, — отказался я.
— Что, не поучаствуешь? — надулся актер. — А зря! Смелее, это здорово.
— Простите, но единственная кислота в моем доме — дезоксирибонуклеи…
— Эй, у кого-нибудь есть жвачка?
Я вышел из-за стола.
Карен прихватила меня в спальне, где я рылся среди наваленных горой пальто.
— Уже уходишь? Еще нет и десяти!
— Карен, это не совсем то, к чему я привык.
— Этого ты не узнаешь, пока не попробуешь. — Выглядела моя сестра ужасно довольной собой. Взбунтоваться в присутствии родителей ей не хватало смелости, поэтому она использовала меня вместо них. Просто я оказывался единственным нормальным человеком без отклонений, кто был под рукой. — Почему ты такой зануда, Ди?
— Потому что тренируюсь каждый вечер.
— Ты сводишь меня с ума!
— В таком случае хорошо, что я ухожу. — Я отыскал свое пальто и уже обматывал шею шарфом.
— Останься и попробуй.
— Нет.
— Почему?
— Потому что не хочу, настырная ты моя! Почему ты всегда стремишься заставить меня делать то, чего я не желаю?
— Потому что считаю, что тебе следует пробовать новое! Это может открыть новые грани твоей личности.
— Что ж, прости, что разочаровал тебя, но на этом все. Точка, конец.
Карен положила ладони мне на грудь:
— Мне кажется, ты понравился Конни.
— Ну да. Конечно.
— Она сама мне сказала об этом.
— Ты такая врушка, Карен.
— Она сказала, что ты очень интересный человек, несмотря на все твои научные речи. Она сказала, что приятно познакомиться с тем, кто интересуется не только собой.
— Никак не найду вторую перчатку. Она где-то здесь…
— А еще она сказала, что находит тебя очень привлекательным.
Я рассмеялся:
— Значит, наркотик начал действовать.
— Знаю! Я удивилась не меньше твоего.
— И что заставляет тебя думать, будто она мне понравилась?
— Твой вываленный наружу язык. А кроме того, ты был бы безумцем, если бы она тебе не понравилась. Конни всем нравится, она потрясающая.
— Если моя перчатка отыщется, не выбрасывай ее, ладно? Она похожа на… вот эту, что очевидно.
Карен загородила собой выход из комнаты и начала стягивать шарф с моей шеи:
— Останься. Всего на полчасика. Как только люди начнут трогать друг друга за лица, можешь уходить.
22. Нечеткое фото
3,4-метилендиокси-Н-метиламфетамину не понадобилось много времени, чтобы просочиться сквозь пласт макаронной запеканки с тунцом. Такое впечатление, будто по комнате бродил невидимка и стучал по головам людей волшебной палочкой, превращая их в идиотов.
— Давайте устроимся поудобнее! — скомандовала моя сестра с выпученными глазами, и гости повалили из кухни.
Я успел положить стеклянную форму отмокать, прежде чем меня уволокли в крошечную гостиную, напоминавшую этакий студенческий гарем: подушки и свечи на полу, серая сигаретная дымка в воздухе. Альбом Кэрол Кинг «Tapestry» заменили на что-то металлическое с расстроенным пианино. Вскоре начались танцы. Одна из подруг Карен, как я заметил, танцевала в джинсовом полукомбинезоне топлес.
Я начал чувствовать себя глупо. Все равно что стоять в очереди на американские горки, не собираясь кататься. Почему я остался, прислонясь в уголке и ведя высокопарную беседу с драматургом? Моя мотивация развалилась на большой круглой подушке, наполненной полистиролом, Джейк свернулся калачиком у ее ног, как огромный рыжий кот. Карен была права: девушка мне понравилась с первой секунды. Мне импонировал ее ум, внимание к другим людям. Мне нравились озорные огоньки в ее глазах с размазанной тушью и улыбка, готовая появиться в любой момент. Разумеется, я находил ее привлекательной — и лицо, и фигуру…
Сейчас фигура Конни является предметом постоянной заботы и неутихающего спора — я выгляжу ужасно, ничего подобного, нет, ужасно, ты выглядишь чудесно, — бесконечного митинга, который мне никак не разогнать. Она чувствует и всегда чувствовала, что слишком толстая. Для меня ты прекрасна, говорю я. Она отмахивается. Я превратилась в нечеткий снимок самой себя, говорит она, у меня больше нет скул — можно подумать, кому-то нужны скулы на лице: это ведь кости. Все дело в том, что я и теперь отношусь к ней так же, как тогда, то есть с большим чувством. У нас было так мало общего, и тем не менее мне показалось, что в ней больше остроумия, изящества и жизни, чем в любом из гостей, собравшихся в этой комнате, да и вообще в любом моем тогдашнем знакомом. В конце концов она поймала мой взгляд и улыбнулась самым чудесным образом. Джейк проследил, куда она смотрит, помрачнел и попытался взять ее за руку, когда она поднялась — слегка покачиваясь, как я заметил. Она убрала его руку и направилась ко мне.