Элита элит. Кадры решают все - читать онлайн книгу. Автор: Роман Злотников cтр.№ 45

Вот только все русские, которые до сего момента входили в этот кабинет, как правило были одеты далеко не по форме, без ремней и, главное, без оружия. Даже без пистолета. Этот же умудрился припереться в кабинет в полной форме и со здоровенным русским ручным пулеметом с плоским круглым магазином сверху. В кабинет Sutzhaftlagerführung концентрационного лагеря «Лесной», если вы на минутку забыли. Расположенный в здании управления концлагеря, стоящего в его самом центре. Один. Не потревожив ни одного часового.

– Я что-то не слышу ответа на мое вполне цивилизованное предложение, – нахмурился русский.

– Что… – прохрипел Ойбель, закашлялся, шумно вздохнул, и лишь затем сумел сипло произнести: – Что вам нужно?

– Сведения, – просто ответил русский.

– Какие?

– О наших пленных, которые содержатся в этом лагере.

Ойбель замер. Неужели…

– О! – русский воздел палец вверх. – Осознал. Молодец. Давай, делись…

– Чем? – переспросил Густав, больше стараясь протянуть время, чем действительно не понимая, что от него требуется. Гауптштурмфюрер Легловски по своим физическим статям ничуть не уступал Реккерману и Кнапке и далеко превосходил самого Ойбеля. А его отсутствие в кабинете после начала рабочего дня объяснялось тем, что он, по утрам, пройдя КПП, часто сразу шел не к себе в кабинет, а в кабинет начальника лагеря. Ну, там, поболтать, узнать новости, выпить чашку кофе… Но, как правило, гауптштурмфюрер проводил у него не более пятнадцати минут. После чего отправлялся в свой кабинет, расположенный в противоположном от кабинета начальника конце коридора, у бокового входа в блок. И сейчас он как раз должен был уже подходить к двери…

Дверь распахнулась и на пороге появилась высокая, крепкая фигура гауптштурмфюрера, на лице которого играла довольная улыбка. Она так и не успела исчезнуть с его лица, когда русский, каким-то невозможным, почти инфернальным скачком переместился вперед, к двери, и, ухватив голову Легловски двумя руками за затылок и подбородок, одновременным движением свернул ему шею. После чего легко, как будто держал в руках не почти сотню килограмм живого веса, а… ну не знаю, кофейник с кофейной парой, легким движением даже не втащил, а внес тело гауптштурмфюрера в кабинет. А затем каким-то небрежным, даже мирным движением носка сапога, захлопнул дверь. И дверь при этом, вот ведь дьявол, не так уж и сильно хлопнула… Русский же, между тем, аккуратно положил тело Легловски на пол, и совершенно спокойно начал расстегивать на гауптштурмфюрере мундир.

– Ну, так я жду, – поторопил он Густава, бросив на него спокойный и даже как будто досадливый взгляд – мол, что молчишь-то, милок, договорились же обо всем…

– Я, э-э, просто не знаю… – испуганно начал Ойбель, но русский не дал ему шанса. Ни на что… Вот только что он стаскивал мундир с трупа, и вот уже голова обершарфюрера зажата в точно таком же захвате, который послужил причиной мгновенной смерти Легловски, а злые и абсолютно холодно-равнодушные глаза смотрят так, что буквально выворачивают душу.

– Не шути со мной, «черненький». Твой мундир мне не нужен, и я собирался оставить тебя в живых. Но если ты начнешь кочевряжиться…

Густав замер, как будто его тело свело какой-то странной судорогой, как-то отстраненно, фоном, почувствовав, как намокли и потяжелели штаны между ногами, а по внутренней стороне бедер потекло что-то горячее. Но на это ему было совершенно наплевать.

– Ну… – снова произнес русский.

И Ойбель заговорил. Торопливо. Захлебываясь. Страшно боясь не успеть, не досказать, не быть понятым, потому что этот странный и страшный русский, столь спокойно и свободно чувствующий себя в самой сердцевине концентрационного лагеря, охраняемого несколькими сотнями немецких солдат, расположенного почти на окраине города, буквально набитого немецкими войсками и подразделениями СД, теперь вызывал у него какой-то чудовищный, первобытный ужас.

– Значит, – задумчиво хмыкнул русский, когда Густав закончил с рассказом, – этот, как его то бишь…

– Штандартенфюрер Либке!

– Ну да… ну да… значит, он задумал поймать нас в ловушку?

– Так точно!

– И для этого в ваш лагерь привезли сына Сталина, не так давно захваченного в плен?

– Так точно!

– Хм, хи-итро. И где он сейчас?

– В девятом блоке. Но вам соваться туда бесполезно. Весь переменный состав блока распределен между двенадцатым, одиннадцатым и третьим, а в девятый под видом военнопленных заселена специальная зондеркоманда, составленная из сотрудников СД и восьмисотого учебного полка особого назначения «Бранденбург». Солдаты в этот полк набираются с хорошим знанием русского языка, поэтому на них возлагается внешняя охрана блока и имитация его заполнения военнопленными. Они все одеты в подержанную русскую военную форму без ремней, как и пленные остальных блоков.

– Вот, значит, как… – русский задумался. А затем спросил:

– А сюда его вызвать никак не получится?

Обершарфюрер отчаянно замотал головой.

– Нет, он не находится в нашем ведении. Даже не стоит у нас на учете.

– А он когда-нибудь покидает блок?

– Практически нет. Только во время приемов пищи. Штандартенфюрер посчитал, что если вы будете наблюдать за лагерем, то можете заметить, что один из блоков не ходит в общую столовую.

– В столовую, значит… – снова задумчиво произнес русский, стаскивая с трупа группенфюрера бриджи. Сапоги с тела уже были сняты и аккуратно отставлены в сторону. Окончательно раздев мертвое тело, русский поднял мундир, приложил его к себе и тяжело вздохнул.

– Маловат… ну да делать нечего, – после чего начал разоблачаться. Когда он стягивал через голову свою гимнастерку, у Густава засосало под ложечкой, появилась навязчивая мысль, что вот именно сейчас, пока у этого убийцы заняты руки и голова скрылась под гимнастеркой, можно… нет, не броситься на него, Ойбель еще не сошел с ума, и не схватить оружие, это было бы еще более безумным поступком, а попытаться выскочить за дверь и бежать, бежать, бежать… даже не поднимая тревогу. Просто чтобы оказаться как можно дальше от этого чудовища…

Когда-то, во времена своей молодости, обершарфюрер сталкивался с чем-то подобным. Давно. На фронте. Еще в ту войну. Они называли таких «окопные безумцы». Это были солдаты, настолько вжившиеся в войну, что они переставали бояться умереть. Совсем. Это не означало, что они совсем не боялись смерти или, там, искали ее, лезли на пули либо подставлялись под взрывы снарядов. Нет, встречались и такие, но это были просто безумцы. И подобные вызывали у Густава не страх, а… некое брезгливое презрение. Ну а как еще, скажите на милость, можно относиться к сумасшедшим? С «окопными безумцами» все было по-другому. Они оставались совершенно адекватными солдатами – прятались на дне окопа во время артобстрелов, во время перестрелок очень умело пользовались укрытиями, в случае чего мгновенно падали на землю, ползли, если надо было ползти. Но при этом если в подразделении оказывался хотя бы один такой солдат, всем остальным воевать становилось очень трудно. Его просто ничто не могло остановить – ни кинжальный пулеметный огонь, ни безумная атака впятеро превосходящего противника, ни то, что у подразделения кончились патроны. Одним из самых страшных воспоминаний Ойбеля за всю прошлую войну был момент, когда их батальон во время одной из атак попал под огонь шести пулеметов. Так вот, когда их отделение залегло и начало отползать, потому что идти вперед, на пулеметы, было сплошным безумием, один из таких «окопных безумцев» развернулся и прошипел: