Para Bellum - читать онлайн книгу. Автор: Василий Звягинцев cтр.№ 80

Обычно при разгроме преступной группировки органами большая часть её членов ускользает из силков и сетей, прибивается к другим бандам. Из «людей Джабы» ни один не вырвался из лап легавых. Кого-то из мелких сошек потом встречали на ударных стройках пятилетки, но все, кто был «при делах», канули в неизвестность. Так что пахана можно было считать отработанным материалом. Однако Ролена Михайловича не оставляло чувство, что эта история ещё не дописана и Ивакин всплывёт. При каких обстоятельствах такое может произойти и что из «второго пришествия» воспоследует, Длугий даже представить не мог. Однако случись подобное, Ролик предпочитал оказаться на стороне Джабы, ошую или одесную, не важно, лишь бы не на стороне врагов доктора искусствоведения.

Как всякий неформальный лидер, Ролик разбирался в людях не хуже профессора психологии, только терминологию использовал другую. Он мог вынести точное представление о человеке по манере одеваться, походке и позе, манере говорить и жестикулировать. Автор умел сломать собеседника или вознести к небесам надежды, ничего не сказав, только меняя интонацию и темп беседы. Словом, талантами хорошего опера или театрального режиссера криминальный авторитет был наделён в полной мере.

Только взглянув на тощую фигуру в новеньком пальто, из-под которого виднелись отглаженные костюмные брюки, старательно заправленные в приспущенные «гармошкой» голенища сапог, на облезлую ушанку, которую визитёр прятал за спину, самое главное, отметив, как он вошёл, ещё в коридоре изломав фигуру, как говорят актёры, «пристройкой снизу», Ролен Михайлович подумал: «Под рукой у Джабы совсем никого не было, если он поручил дело такому… С другой стороны, и опекуны Ивакина только глянут на «посла» и сразу поймут, что здесь ничего серьёзного и быть не может». Дальнейшее ясно само по себе: недостаток времени, искать кого поумнее некогда. Требовать большой сообразительности от почтового голубя никто не станет. Его задача – долететь и позволить снять с лапки письмо. Хватило тямы не попасть в зубы помоечной кошке – и ладно.

Вдоволь наглядевшись на «пижона», то есть в переводе с французского на нижегородский – голубя, Ролик протянул руку. Витюля догадался и сунул в ладонь маляву, плод своего литературного творчества. Автор пробежал глазами неровные буквы, усмехнулся и кивнул: «Объясняй». В который раз за последние дни Куцый начал пересказывать историю с очкастым интеллигентом. Слушая отрепетированную многократными повторениями речь «казачка посланного», пахан размышлял: начлаг крупно лопухнулся, надо думать, по собственной дури. Джаба верхним чутьём уловил запашок чужой тайны и решил докопаться, где что зарыто. И хрен бы с ним, да принадлежит секрет кому-то из тех деятелей, что под самыми звёздами, причём кремлёвскими, потому безопаснее прикоснуться к оголённому проводу под напряжением сто тысяч вольт, чем к этому веданию. Тут уж буквально, кто умножит знание, тот умножит скорбь. Скорее всего, родные и близкие станут печалиться о безвременно ушедшем человеке, которого, как ту кошку, сгубило любопытство.

Желание Ивакина стать на равную ногу с сильными мира сего всегда пугало пахана и вызывало его осуждение. Ролик не мог понять, что люди, которые для него были только символами, лицами с огромных портретов в газетах и на фасадах зданий, для Джабы были такими же подельниками, как для самого автора – тот же Японец или, ещё проще, верный Фаддей. И относиться к ним с восторгом и обожанием доктор искусствоведения не мог. Слишком хорошо ему были известны глупость, трусость, жадность каждого. Поэтому когда Длугий предпочитал лежать на дне, как можно глубже зарыться в ил и не делать резких движений, Гивин сын норовил сыграть на известных ему слабостях и просчётах знакомцев как на фортепианных струнах.

Выслушав дозволенные речи, Ролен Михайлович неожиданно спросил: «О том, что ты придёшь, Ивакин звонил Игорю по телефону?» Куцый молчал. Он не мог понять, с чего это пахана интересует не малява, а способы связи большого человека с его подручным.

– Наверно… – пробормотал Витюля и сострил: – Телеграмму послать, мол, выехаем, зустречайте, там неоткуда. А телефон есть.

– Лучше бы он сбегал до ближайшей почты и всё-таки отбил телеграмму, – мрачно пробормотал Ролик.

«Вольноотпущенник» решил, что теперь шутит авторитет, ухмыльнулся и пояснил:

– Так до ближайшей почты километров четыреста. Тундрой. И вертухаи возражали бы. А их горячие приветы на километр достают.

– Ладно, – решился наконец Длугий. – Узнавать нужно только по Москве? А то Россия, она большая. По этому поводу Куцый инструкций не получал, но раскинул мозгами: очкастого и служивых везли именно в столицу. Значит, скорее всего, здесь и держать будут.

– По Москве, – кивнул уголовник. Но на всякий случай добавил: – И по России.

Ролик хмыкнул:

– По Белокаменной ответы будут через неделю. А что касается страны… даст бог, за годик управимся.

Богдана Захаровича Кобулова не соединили с Лосем потому, что первый заместитель Берии находился в кабинете начальника. Расположились у самого окна. Грудастая Любочка по приказу Лаврентия Павловича вкатила трёхэтажный сервировочный столик. На нижней полке в хрустальной вазе громоздилась пирамида шоколадных конфет. Оба собеседника обожали сладости. Среднюю занимали бокалы для коньяка, кофейные чашки китайского фарфора, серебряные ложечки, сахарница, наполненная колотым кусковым сахаром, и серебряные же щипцы. Наверху завершала картину бутылка грузинского коньяка, который Берия обожал. Сэр Уинстон Черчилль смог оценить этот напиток позже. И не без участия руководителя НКВД. Именно Лаврентий предложил Сталину отправлять союзнику дорогой грузинский коньяк ящиками ежемесячно.

Огромная туша Богдана Захаровича комфортно расплылась по мягкому «полулежачему» креслу. Пиджак расстёгнут, галстук спущен. Строгий чёрный костюм выглядел мятым и заношенным. Это было особенностью Кобулова-старшего: любая одежда сидела на нём как седло на корове.

Любочку Богдан Захарович смачно шлёпнул по круглому заду. Так он выражал своё доброе отношение.

Сам хозяин кабинета тоже вольготно раскинулся в кресле. Он тоже надел чёрный костюм – униформу служащих. Но брюки и пиджак Лаврентия Павловича выглядели словно только вышли из-под гладильного пресса. Стёкла пенсне, как всегда, сияли родниковой чистотой.

Мужчины подождали, пока секретарша разложит приборы.

– На сегодня ты свободна, дэвочка, – распорядился Берия. – Можешь отправляться домой. А подежурит пусть Мамиашвили.

Любочка благодарно улыбнулась и выпорхнула за дверь.

Лаврентий Павлович одновременно держал двух секретарш. Одну – для подготовки застолий и других услуг, они же услады. Этих девиц он менял через несколько месяцев.

Вести серьёзные вопросы и готовить все важные встречи нарком поручал только красавице-грузинке Мамиашвили. Её он сам звал только по фамилии и требовал того же от всех, кто входил в приёмную. Доверял ей Берия абсолютно и безраздельно. Держался подчёркнуто уважительно. Высокомерная, холодная и закрытая Мамиашвили охраняла секреты начальника и его покой, словно Цербер – врата Аида.