Диспетчерская 911 так и не откликнулась на два обращения – даже не показала, что они получены. В письме Майку Маллику Джейкоб подробно изложил ход расследования и попросил подстегнуть службу спасения. Пускай Особый отдел поднатужится.
Поужинав хот-догами с бурбоном, он уселся на полу и открыл очередную папку.
К половине двенадцатого голова раскалывалась, глаза разъезжались. Добравшись до спальни, Джейкоб рухнул в постель, не почистив зубы. Полное изнеможение ощутимо успокоило. Значит, еще не съехал с катушек.
Нестерпимый зуд.
В руках, спине, шее, промежности.
Он скребся как бешеный, но с удвоенной силой зуд перегруппировывался в других частях тела.
Он оглядел себя.
Они.
Повсюду.
Жуки.
Черным шевелящимся панцирем они укрывали все тело, их лапки легонько корябали в пупке и между пальцами ног. Он заколотил себя по груди, и жуки бросились врассыпную, прячась в лобковой поросли, под мышками и между ягодиц, забивались в уши, тоннелями ноздрей протискивались в гортань. Он отбивался, но выходило только хуже. Пронырливые и несметные, невесть откуда бравшиеся, они зарывались в тело и, схоронившись в незримых полостях между кожей и плотью, дыбились живыми бугорками.
Раздирая ногтями кожу, он выскребал их из схронов и вопил, вопил, вопил.
Потом в руке его оказался острый камень, и он стал себя кромсать, целыми лоскутами срезая кожу с голеней, ступней, рук и живота, но зуд не унимался; что угодно, лишь бы от него избавиться; он нацелил острие на себя; через секунду он рыдал сотней искривленных ртов, а жуки проникали в его мозг. Он бился головой о каменную стену, чтобы раскроить череп.
А потом перерезал себе глотку.
Просунув руку в липкое месиво рассеченных жил и сосудов, он сжал в кулаке жучиное полчище, прекрасно сознавая, что убивает себя.
В половине пятого утра Джейкоб, весь в красных следах расчесов, вырвался из хватки сна. Бегом кинулся в ванную и ледяным душем выжег остатки кошмара. Потом, тяжело дыша, по-турецки сидел, мокрый, на коврике. От жуткого озарения потряхивало.
Он что-то пропустил.
Эпоха цифровой фотографии не лимитировала криминалистов в количестве снимков, но в 1988 году их коллегам приходилось учитывать стоимость пленки и ее обработки. Не было стандартных ракурсов, и потому в деле Упыря снимки разнились.
Джейкоб стащил с кровати пропотелые простыни и на матрасе рядами разложил фотографии 8×10. Сравнил. В висках стучало.
Одни снимки поменял местами, другие сдвинул друг к другу.
Его беспокоила Инес Дельгадо.
Зачем тащить ее в спальню, чтобы перерезать горло?
Почему не оставить там, где ее настигла смерть? Как прочие жертвы?
Значит, это не годилось. Значит, убийцы хотели, чтобы она, как Хелен, Кэти, Дженет и Шерри, оказалась в спальне, и точно так же они хотели, чтобы Криста была в гостиной, Патти – в кухне, Лора – в гардеробной, а Кэтрин Энн – посреди студии.
Иногда они сдвигали мебель.
Иногда нет.
Неизменная деталь – раскинутые ноги. Типичная поза изнасилования.
Всегда синяк на спине.
Джейкоб мысленно проиграл действия убийцы: встать на колени, ухватить жертву за волосы, запрокинуть ей голову, вскинуть нож.
Что он видел?
Джейкоб переворошил снимки, отыскивая средний план в ракурсе от ног жертвы. Пять фотографий дали абсолютно ясную картину, еще четыре – почти ясную.
Девять раз он увидел то, что видел убийца, занося нож.
Девять раз он увидел окно.
В семь утра терпение лопнуло. Джейкоб схватил телефон.
– Давайте установим незыблемые правила, – сказал Фил Людвиг. – Сейчас я сплю.
– Дело важное. Слушайте.
Людвиг выслушал.
– Хм, – сказал он.
– Я пересмотрел все бумаги. Думал, может, кто-нибудь заметил.
Пауза.
– Очевидно, никто, – сказал Людвиг.
– Никто. – Сообразив, что вышло очень самонадеянно, Джейкоб добавил: – Деталь не очевидная.
– Избавьте от вашего снисхождения, Лев.
Донесся голос Греты: «Выйди на кухню».
– Ну? И что это значит?
– Я понятия…
«Фил. Я же сплю».
– Погодите, – сказал Людвиг.
Зашлепали тапочки, тихо щелкнула дверь.
– Я понятия не имею, что это значит, – сказал Джейкоб. – Но, выходит, это было намеренно. Инес не пыталась вернуться в спальню. Она хотела вырваться из квартиры, ее не пускали. И что-то пошло не так. Для них. Ее били ножом в живот, – может, она врезала одному в морду или по яйцам, тот взбеленился и пырнул. Но по плану ей полагалось лежать перед окном, как остальным. Я не знаю зачем, но тем не менее. Инес еще жива, она умирает, они такие: «Зараза, давай ее к окну, пока не сдохла». Что наводит на мысль: может, они и других перетаскивали? Я-то думал, женщины перемещались по квартире только потому, что сами пытались сбежать, но, может, их связывали как раз затем, чтобы еще живыми перенести и положить перед окном, а тогда уже снимали веревки. При чем тут окна, я не знаю. Однако Инес почему-то не связали.
Молчание.
– Фил? Вы здесь?
– Тут я, – чуть слышно ответила трубка.
– Что скажете?
– По-моему, вы перебрали кофе.
– Я вообще не пил кофе, – рассердился Джейкоб.
– Стрекочете как пулемет.
– Похоже, я что-то нащупал.
– Возможно.
– Вы не согласны?
– Да нет… Хорошая работа. По крайней мере, хоть что-то делается. – Людвиг зевнул – пыл Джейкоба словно водой залили. – Что дальше?
– Не знаю. Еще не успел переварить.
– Ладно, переваривайте. А я пошел досыпать. Звякните, если что понадобится. Желательно после десяти.
– Фил, вы были правы насчет Дениз Стайн.
Пауза.
– Вот как?
– Она явно ни при чем.
– Рад слышать. Да, пока не забыл: я разбираюсь с вашим жуком. Пока ничего.
– Спасибо.
– Поаккуратнее, Лев.
Джейкоб понуро повесил трубку. Людвиг сдержан оправданно.
Жертв укладывали перед окном. Ну и что?
Джейкоб велел себе успокоиться, не преуспел, заходил по комнате, потирая ладони. На кухне вылил холодный кофе, сварил свежий, стал наливать в кружку, но, заметив, как дрожат руки, опростал кружку в раковину.