Русские во Второй мировой войне - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Уткин cтр.№ 68

ТАСС 8 мая выступил с опровержением сообщений о якобы имеющей место концентрации германских войск у границ СССР. На следующий день советское правительство отказало в признании и сохранении дипломатических представительств Бельгии, Норвегии и Югославии; 12 мая Советский Союз признал поддержанное немцами правительство Рашида Али в Ираке. Через месяц, 14 июня, ТАСС в самых категорических выражениях отрицал наличие осложнений в советско-германских отношениях.

Именно в этот день Гитлер провел последнее совещание со своими командующими. С каждым из них он разговаривал отдельно. А Жуков в этот день убеждал Сталина привести войска в боевую готовность. «Вы предлагаете проведение мобилизации, — отвечал ему Сталин. — Вы представляете себе, что это означает войну?» А Молотов, звуча в унисон, произнес: «Только дурак может напасть на нас».

В субботу, 21 июня, из Виши через советское посольство пришла телеграмма с сообщением о предстоящем нападении 22 июня Германии на СССР. Сталин в Москве и Деканозов в Берлине критически отнеслись к этой информации: провокация англичан.

А Гитлер накануне великого события решил вместе с Геббельсом проехаться по Берлину. На коленях у него лежал текст объявления войны Советскому Союзу. Геббельс записал свои впечатления: «По мере приближения решающего момента фюрер, кажется, избавляется от своего страха. Вот так всегда. Видно, что он расслабился и его утомление совсем прошло». Гитлера волновало, какие музыкальные заставки будут теперь звучать перед передачами с Восточного фронта. Он остановился на нескольких тактах из «Прелюдий» Листа. Своему архитектору Шпееру он сказал: «Ты теперь часто будешь слышать эти звуки. Нравится тебе?.. Мы сможем вывозить гранит и мрамор из России в любых нужных нам количествах». Перед отходом ко сну фюрер германского народа объявил окружающим: «Не пройдет и трех месяцев, и мы увидим крах России, такой, какого мир не видел за всю свою историю».

Границу перешли еще два дезертира. Их сведения нельзя было опровергнуть: германские войска выступали к границе. Нарком С. К. Тимошенко, начальник Генерального штаба Г. К. Жуков и его заместитель Н. Ф. Ватутин пришли к согласию в том, что следует просить Сталина о разрешении объявить тревогу. Они прибыли в Кремль. Сталин спросил: «А что, если немецкие генералы посылают нам дезертира, чтобы спровоцировать конфликт?» Но отрицать очевидное становилось все труднее. Была подготовлена директива об объявлении тревоги. И снова в последний момент Сталин перебил Жукова: слишком рано, вопрос еще может быть решен мирным путем. Не нужно длинных телеграмм, послать короткую, что нападение может быть спровоцировано действиями германских войск. Войска приграничных округов не должны поддаваться на провокации. Двусмысленная телеграмма, приди она даже раньше, собственно, мало что меняла. Но она была отправлена (напомним, в ней были все же ключевые слова «неожиданное германское нападение возможно») в штабы округов в половине первого ночи 22 июня.

Ошибка Сталина заключалась в твердой уверенности, что Германия, не покончив с Англией, не начнет кампании на востоке. Сталина неимоверно страшила возможность той или иной степени согласия между Германией и Британией. Он готов был сделать все, что угодно, чтобы избежать примирения на западе, — тогда его позиции действительно становились уязвимыми. Он не знал, что лидер, подобный Черчиллю, никогда не пойдет на компромисс с Гитлером. Эпизод с Гессом мучил Сталина всю войну, и он откровенно не верил личным объяснениям Черчилля, данным во время визита последнего в Москву в 1942 году.

Свое мнение об отношении правительства к сигналам о грядущей опасности Литвинов выразил, уже будучи послом СССР в США, 13 декабря 1941 года: «Мое правительство получало предупреждения о предательских намерениях Гитлера в отношении Советского Союза, но оно не воспринимало их всерьез и делало так не потому, что верило в священность подписи Гитлера или считало его неспособным нарушить подписанные им договоры и часто повторяемые им торжественные обещания, но потому, что считало безумием с его стороны начинать войну на востоке против такой мощной страны, как наша, не завершив войны на западе».

Историческая вина Сталина состоит в том, что во главе Красной Армии он поставил людей, чьим главным достоинством было знакомство с вождем. Такие фигуры, как маршал Кулик, никогда бы не взошли на военный Олимп, если бы не давние связи со Сталиным. Бывший портной Щаденко едва ли был способен руководить армиями. Ворошилов и Мехлис не отличались стратегическими талантами. Чистка в армии была ее первым разгромом. К лету 1941 года 75 процентов командиров Красной Армии занимали свои должности менее одного года.

Покинув в 1939 году так называемую «линию Сталина», войска не создали новых укреплений. Только 1000 из 2500 бетонных огневых позиций были оснащены артиллерией. План постройки 190 новых аэродромов в западных районах СССР был одобрен лишь в феврале 1941 года. А НКВД начал работу над расширением всех имеющихся сразу, в результате чего большая часть самолетов была переведена на гражданские аэродромы, расположенные близко к границе и слабо защищенные.

Войска не получили предварительного уведомления. Чего стоит потеря 1811 самолетов в первый же день войны — причем почти всех на земле! Но еще важнее другое — обстановка всепроникающего страха перед репрессивной машиной буквально парализовала наших офицеров и солдат. Она резко ограничила их способности к гибкому маневру, право на личную инициативу, доверие друг к другу, без которых невозможно ведение современной войны, где каждый должен брать на себя ответственность в сложных обстоятельствах и доверять решениям, принятым соратником.

Сталинизм демонстрировал жесткость, наказывая за незначительные, малейшие проступки, и при этом ослаблял лучшие качества нашего солдата: способность не пасовать перед обстоятельствами, умение полагаться на себя, действовать автономно и одновременно, веру в коллективную борьбу Несчастьем стала изоляция страны от остального мира. Борьба против «поклонников Запада» обернулась неумением армии извлечь уроки из польской и западной кампаний германской армии. Страх не позволил прямо указать на самое слабое место наших войск — отсутствие надежной связи и координации (а это подразумевает наличие радио- и телефонной связи, постоянной авиационной разведки, действенной службы тыла). Наши инженеры сумели создать танки и самолеты, превосходящих немецкие. Воины показали готовность отдать жизнь.

Но чтобы соединить передовую технику и самоотверженность солдата, нужен был третий элемент — координация войск и техники, а это означало самостоятельность подразделений и частей при общем учете их действий фронтовыми центрами (так действовали немцы, предоставлявшие, скажем, Гудериану полную возможность тактической инициативы, но строжайшим образом координировавшие действия его танков с продвижением других частей армейской группировки). Потребовался кровавый опыт для того, чтобы найти систему эффективного управления войсками, чтобы выделились независимые характеры, самостоятельные командиры всех рангов.

Нетрудно, просмотрев более ста конкретных случаев предупреждений о «Барбароссе», прийти к выводу, что Сталин собственное видение происходящего поставил выше хладнокровного анализа реальности. Но Сталин был не единственным среди тех, кто не пришел к безусловному выводу о неминуемости германского вторжения. Пожалуй, среди первостепенных государственных деятелей того времени это поняли лишь британский премьер Черчилль, американский президент Рузвельт, руководители госдепартамента США Хэлл и Уэллес.