Разгадка 1937 года - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Емельянов cтр.№ 45

Говоря о продолжении своей оппозиционной деятельности после восстановления в рядах партии, Зиновьев сообщал: «Когда Стэн показал мне махрово-кулацкую контрреволюционную правую платформу (имелась в виду „Платформа“ Рютина. — Примеч. авт.), то я вместо того, чтобы выполнить элементарный долг члена большевистской партии, который я отлично знал, когда не был оторван от партии, вместо того, чтобы сделать это, вместо того, чтобы потребовать от самого Стэна — немедленно сообщить Центральному Комитету нашей партии всё, что он об этом знает, вместо этого я стал хранить секрет Стэна, который на деле оказался конспирацией Рютина и К°, целой группы, которую не стоит называть с этой трибуны. Товарищи, разумеется, я был наказан партией вторично и поделом. И, товарищи, я должен сказать откровенно, как буду говорить везде и всегда, что это была более тяжкая ошибка, чем до сих пор».

«Никто не может сказать, что у меня была какая-нибудь одна конкретная политическая ошибка, — говорил Зиновьев. — Это было бы еще с полбеды. У меня была цепь ошибок, цепь, у которой одно звено цеплялось за другое… Если бы партия не дала должного отпора этой цепи ошибок, то мы обсуждали бы теперь здесь на съезде все, что угодно, только не второй пятилетний план социалистического строительства. И если бы партия пошла по тому пути, по которому подталкивали ее люди, не понявшие коренных задач социалистического строительства после смерти Ленина, мы привели бы страну к катастрофе, к действительной гибели, не к той „гибели“, о которой кричали троцкисты и которая закончилась всего только гибелью маленькой группы политиканов, а привели бы к гибели дела рабочего класса, дела нашей революции».

Еще более жестоким самобичеванием занимался Каменев. В своей речи на том же съезде он говорил, что шел по «преступному пути» и «по преступной дороге». Называя РКП(б) вооруженной крепостью, Каменев сообщал, что он и его соратники «фактически открыли ворота в эту крепость врагу», «проделали в ней брешь», в которую «полились волны буржуазной и мелкобуржуазной контрреволюции». Он подробно перечислял «три волны подлинной контрреволюции», которые полились в «брешь, созданную нашими теоретическими ошибками и нашей практикой фракционной борьбы». Особо Каменев остановился на «второй волне контрреволюции, которая прошла через брешь, открытую нами, — это волна кулацкой идеологии. Я говорю о тех переговорах, которые в 1928 году были у меня с представителями правых — товарищем Бухариным».

Впрочем, некоторые из бывших оппозиционеров ограничились лишь резким осуждением троцкистов и «правых», не упоминая о своей активной роли в оппозиционных группах. Участник всевозможных троцкистских платформ и исключенный из партии на ее XV съезде Г. Л. Пятаков к XVII съезду был восстановлен в партии и занимал видное положение в наркомате тяжелой промышленности. В своей речи на XVII съезде ВКП(б) он клеймил своих бывших соратников по оппозиции, заявляя, что позиция троцкистов была «меньшевистски гнилой», «по существу выражением неверия в практическую индустриализацию страны на деле», «плотью от плоти, кровью от крови контрреволюционной теорией отрицания строительства социализма в нашей стране».

Большинство же кающихся гневно осуждали свое участие в подобных «контрреволюционных» группировках. Так, Каменев заявил: «Я хочу заявить с этой трибуны, что считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 год боролся с партией и с ее руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собою по библейскому (простите) выражению эту старую шкуру».

Люди, являвшиеся с 1917 года виднейшими руководителями партии, признавались в том, что они до последнего времени вредили социа-диетическому строительству и способствовали победе контрреволюции. Они сообщали о совершении деяний, которые, по их же словам, представляли собой преступления против правящей партии и существовавшего строя. По сути они сами обосновывали вынесение себе суровых приговоров. При этом признания и покаяния произносили лица, которые не были арестованы или подвергнуты мерам физического воздействия, чтобы наговорить на себя. Они жили на свободе, занимая неплохо оплачиваемые административные должности.

После возвращения из ссылки и восстановления в партии Зиновьев стал членом редколлегии ведущего теоретического журнала партии «Большевик», а Каменев — директором книжного издательства «Academia», директором Института мировой литературы и директором Литературного института. Радек возглавлял Бюро международной информации. С1932 года Бухарин был членом коллегии наркомата тяжелой промышленности, а с 1934 года стал главным редактором газеты «Известия». Рыков возглавлял наркомат связи. Томский был заведующим ОГИЗа (Объединенное государственное издательство). Это свидетельствовало о немалой терпимости руководства страны к людям, которые, по их собственным словам, вели антигосударственную деятельность. То обстоятельство, что они каялись не первый раз, вызывало сомнения в их искренности. Последующие судебные процессы с их участием лишь подтверждали эти сомнения. Хотя на процессах против них были выдвинуты новые обвинения, их суть оставалась та же, что и в их самообвинениях на XVII съезде: их деятельность носила антигосударственный характер.

В своих речах на XVII съезде ВКП(б) бывшие оппозиционеры яростно осуждали свои прежние выступления против Сталина. Бухарин сурово клеймил свою борьбу с «товарищем Сталиным как наилучшим выразителем и вдохновителем партийной линии, Сталиным, который одержал победу во внутрипартийной борьбе… Сталин был целиком прав, когда разгромил… целый ряд теоретических предпосылок правого уклона, формулированных прежде всего мною… он был прав… задушив в корне правую оппозицию».

Возмущаясь своим поведением в недавнем прошлом, Зиновьев восклицал: «Товарищи, сколько личных нападок было со стороны моей и других бывших оппозиционеров на руководство партии и в частности на товарища Сталина!.. И именно, когда я глубже, по выражению товарища Кагановича, понял свои ошибки и когда я убедился, что члены Политбюро, и в первую очередь товарищ Сталин, увидев, что человек стал глубже понимать свои ошибки, помогли мне вернуться в партию, — именно после этого становится особенно стыдно за те нападки, которые с нашей стороны были».

Каменев заявлял, что поддерживал «неизбежную черту любой контрреволюционной группировки». Этой чертой, по словам Каменева, была борьба «против товарища Сталина», так как «и врагами социализма», и «друзьями социализма» «товарищ Сталин берется… как знамя, как выразитель воли миллионов, удар против которого означает удар по всей партии, против социализма, против всего мирового пролетариата… Мы… в этой фракционной борьбе направили самое ядовитое жало, все оружие, которое у нас тогда было, против того, кто больнее всего нас бил, кто проницательнее всего указывал ту преступную дорогу, на которую мы стали, против товарища Сталина».

Томский так объяснял свою борьбу против Сталина: «Когда мы встали на оппозиционную платформу, рамки партии, рамки партийной дисциплины, как и для всякой оппозиции, нам стали узки. Мы стремились расширить, раздвинуть эти рамки — и отсюда, как и у всех оппозиций, нападки на режим и на того, кто олицетворял единство партии, кто давал крепость большинству партии, кто вел за собою руководство ЦК и всю партию, — большинство наших нападок были направлены на товарища Сталина. Я обязан перед партией заявить, что лишь потому что товарищ Сталин был самым последовательным, самым ярким учеником Ленина, лишь потому что товарищ Сталин был наиболее зорким, наиболее далеко видел, наиболее неуклонно вел партию по правильному, ленинскому пути, потому что он наиболее тяжелой рукой колотил нас, потому что он был более теоретически и практически подкованным в борьбе против оппозиций, — этим объясняются нападки на товарища Сталина».