Заговор графа Милорадовича - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Брюханов cтр.№ 106

Только к вечеру 28 февраля сопровождавший царя дворцовый комендант генерал В.Н.Воейков на одной из промежуточных станций узнал от местных жандармов о формировании в столице Временного комитета Государственной Думы. О действительном положении дел узнавать было и вовсе неоткуда.

Между тем, железнодорожное начальство, с одной стороны — прекрасно сработавшееся с военными властями с лета 1914 года, а с другой — не забывшее, как оно само организовало всеобщую железнодорожную забастовку в октябре 1905 (был и такой эпизод в истории революции!), заставило царский поезд ехать буквально по кругу: слухи о революционных выступлениях впереди вынуждали менять маршрут.

В 4 часа утра уже 1 марта Воейков узнал, что станция Тосно на пути к Петрограду занята революционными войсками, не намеренными пропустить царя в столицу. Тогда кружным путем эшелон двинулся в другую сторону — через Бологое, Дно и Псков — ближайший пункт, где можно было воспользоваться центром телеграфной связи.

В конце-концов днем 1 марта поезд очутился на вокзале в Пскове — в полной изоляции от внешнего мира и фактически под арестом командующего Северным фронтом генерала Н.В.Рузского, взявшего на себя посредничество для осуществления связи.

Днем 2 марта Рузский вручил царю ультиматум в виде набора телеграмм от всех командующих, начиная с генерала М.В.Алексеева. Требования об отречении царя прислали: командующий Кавказским фронтом, двоюродный дядя царя великий князь Николай Николаевич; Западным — генерал А.Е.Эверт; Юго-Западным — генерал А.А.Брусилов; начальник штаба Румынского фронта (фактически командующий при номинальном командовании румынского короля) генерал В.В.Сахаров; командующий Балтийским флотом адмирал А.И.Непенин. К ним Рузский присовокупил собственное требование (в сентябре 1918 этот злополучный генерал погиб в Пятигорске при массовых расстрелах большевиками заложников «из буржуазии»).

Только командующий Черноморским флотом адмирал А.В.Колчак воздержался от участия в этой коллективной акции высшего военного руководства, ничем против нее не возразив.

Николай II подчинился, и подписал отречение в пользу сына при регентстве великого князя Михаила Александровича. Только весть, что в Псков едут представители новой власти Гучков и Шульгин, задержала всеобщее распространение этого сообщения.

Несколько часов задержки позволили царю изменить решение, и Гучков с Шульгиным в ночь на 3 марта получили уже отречение и от имени цесаревича Алексея — в пользу великого князя Михаила Александровича. Этим незаконным актом (отречением от имени несовершеннолетнего сына) Николай оставлял последнему свободные руки: если бы Алексей когда-нибудь пожелал царствовать, законное право оставалось за ним. Остается гадать, какую роль сыграл этот фокус Николая в последующей жестокой судьбе царской семьи.

Той же ночью царский эшелон, к которому все на время утратили интерес, двинулся назад в Ставку.

Запись в дневнике Николая II за 2 марта завершается знаменитой фразой: «Кругом измена и трусость, и обман!»

Между тем, из Петрограда вся эта ситуация выглядела совсем по-иному: с первого дня восстания не было никаких вестей о царе, его местонахождении и принятых им решениях. Все это время и столичный гарнизон, и его вожаки не имели никакого решения и их собственной судьбы: новой власти не было, и амнистии им никто не объявлял. Слухи же о таинственных перемещениях царя и о карательных войсках, посланных с фронта и из иных мест, не могли не действовать на нервы всей этой массе людей, прекрасно понимавших собственную беззащитность: весь гарнизон был в состоянии практически перманентной паники.

Бессодержательные приветствия войскам, волнами накатывающимся на Думу, со стороны известных думских деятелей, только подливали масла в огонь.

Революции нужно было защищаться, и она это сделала!

Фактическая власть в городе принадлежала Совету, которому массы солдат и бастующих рабочих уже вполне подчинялись, насколько вообще могут подчиняться неорганизованные массы — ведь многосотенный Совет и был самой настоящей своей собственной властью. Но эту власть вожаки легко могли утратить, причем вместе с собственными головами. И тогда они разработали серию блестящих дипломатических комбинаций.

В ночь с 28 февраля на 1 марта представители Совета согласовали и подписали с Комитетом Государственной Думы принципы, которые принимаются будущим правительством, персонально составляемым этим Комитетом:

«1) Полная и немедленная амнистия по делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям, аграрным преступлениям и т. д.

2) Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями.

3) Отмена всех сословных, вероисповедальных и национальных ограничений.

4) Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего равного, прямого и тайного голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.

5) Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления.

6) Выборы в органы местного самоуправления на основании всеобщего, равного и прямого голосования.

7) Не разоружение и не вывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении.

8) При сохранении Воинской дисциплины в строю и при несении военной службы — устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам.»

Эту программу с легким сердцем приняло будущее Временное правительство, которое, как нетрудно понять, было фактически создано Петроградским Советом почти исключительно для внешнего представительства — перед остальной Россией и всем миром.

Легко заметить, что важнейшими являются два пункта.

Пункт Первый давал ту самую амнистию, которая самым явным образом распространялась на всех участников только что осуществленного мятежа.

Пункт Седьмой (о котором подлый и тупой П.Н.Милюков, вместе с другими марионетками также подписавший это соглашение, написал в своих мемуарах, что он носил «очевидно, временный характер»), был никак не временно, а совершенно глобально провозглашенным односторонним сепаратным миром Петроградского гарнизона, заключенным с любыми врагами России, нового правительства и кем угодно еще: при любых обстоятельствах гарнизон оставался в столице и участия в вооруженной борьбе вне ее не принимал — так оно впредь и происходило!

Притом гарнизон, обеспечивший себе безделье и безопасность в условиях продолжающейся войны, остался на государственном содержании, а семьи солдат сохраняли право на получение государственного пайка.

Все последующие российские правительства становились заложниками этого вооруженного гарнизона. Не стало исключением и большевистское, именно по этой причине тайно сбежавшее из Петрограда в Москву в 1918 году. Лишь тогда солдаты гарнизона, дармоедами прожившие целый год и начавшие потихоньку разъезжаться по домам только после уничтожения всех столичных винных складов в ноябре-декабре 1917 года, окончательно разбежались из обреченного на голод города.