Вылетели же в Москву бортом Руцкого. Горбачев пригласил к себе в салон Бакатина, Силаева, Примакова, Черняева… Спутники торопились заверить в своей верности и попутно заложить других. Так, Бакатин показал заявление, которое они сочинили с Примаковым, но отметил, что министр иностранных дел Бессмертных подписать его отказался.
В половине третьего ночи Ил-62 приземлился во «Внуково-2». По телевидению неоднократно показывали сюжет: Горбачев в спортивной куртке и, как написала одна газета, с «перевернутым» лицом боязливо спускается по трапу на московскую землю. Суетится, светится Руцкой…
Красиво написал Олег Попцов: «Президент, угодивший в плен, извлеченный оттуда своим соперником, в час своего возвращения в Москву еще не понимал, что настрадавшийся, измученный, он сходит не по ступенькам самолетного трапа, а спускается с Олимпа власти. В рассеянных вспышках блицев, одетый в походно-домашний костюм, он подарил образ экс-президента. Горбачев вернулся в другую страну»
[428]
.
Членов ГКЧП у трапа ожидали вооруженные люди. Язов, встряхнувшись, бодро заспешил к зданию аэровокзала. В холле его встретил заместитель начальника 9-го Управления КГБ:
— Дмитрий Тимофеевич, пройдите, пожалуйста, сюда, — и показал на дверь — там обычно перед вылетом собирались члены Политбюро и другие государственные деятели высокого ранга.
За дверью маршала ждал Генеральный прокурор России В. Степанков, который объявил о задержании его за участие в государственном перевороте.
Крючкова из самолета вывели не сразу, ждали, пока завершится церемония встречи Горбачева. Провели к машине «скорой помощи», где все тот же Степанков вторично сыграл свою роль. Крючков уточнил:
— От имени какой прокуратуры задерживают?
— От российской, — услышал в ответ.
Кстати, нормальной логики в этом нет никакой. «Преступление» совершено против властей СССР, а расследует прокуратура одной из республик. Но Ельцин и его окружение понимали, что нити следствия должны быть в их руках. А будущий экс-президент СССР в тот момент был как бы без власти и покорен любому, кто на него надавит. Указом президента СССР от 22 августа 1991 года был освобожден от должности премьер-министр Валентин Павлов «в связи с возбуждением Прокуратурой СССР уголовного дела за участие в антиконституционным заговоре»
[429]
. Так было уголовное дело возбуждено в Прокуратуре СССР или нет?
Так завершилось трехдневное правление ГКЧП.
4.5. Второй раунд Ново-Огареского процесса – прямой путь к Беловежью
Пал, пал Вавилон, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице.
Иоанн Богослов
Итак, вопрос об участии, вернее о степени участия Генерального секретаря КК КПСС в организации августовского мятежа по сей день остается загадкой. Загадкой Полишинеля? Сам Горбачев любые обвинения в свой адрес о причастности к ГКЧП решительно отметает. Так, в своей книге «Августовский путч» он пишет:
«Ходит и такое: я, мол, знал о предстоящем путче. Следствие покажет все. Также как и цену запущенного слуха, будто Горбачев имел ненарушенную связь, но устранился, чтобы отсидеться и приехать «на готовенькое». Так сказать, беспроигрышный вариант. Если путч удался, то президент, давший ГКЧП шанс, выигрывает. Если путч проваливается, он опять прав»
[430]
.
Все так. Лучше не скажешь. И неважно, что Горбачев не сумел собрать урожая с августовских полей: все в одиночку присвоил Ельцин. Но откуда Президент СССР мог предположить, как поведет себя Президент России? Нейтрализуй его путчисты в первый же день мятежа, и не было бы никаких баррикад, «живого кольца», развивающихся бело-сине-красных полотнищ и жертвоприношения в качестве жизни трех юношей.
Сами гэкачеписты, оправившись от шока, вызванного предательством Горбачева, и осознав, что пути их разошлись навсегда, понемногу разговорились. Так, В. Болдин, один из самых доверенных Генсеку людей, напишет:
«Горбачев в начале 1990 года пригласил к себе группу членов Политбюро и Совета безопасности — всех тех, кто впоследствии вошел в ГКЧП (среди них были Крючков, Язов, Бакланов) — и поставил вопрос о введении чрезвычайного положения. Все, кого Горбачев тогда позвал, идею ЧП поддержали, особенно учитывая нарастание националистических, центробежных тенденций в Прибалтике и Закавказье. И у нас, в аппарате Горбачева, начали готовить концепцию ЧП.»
[431]
Дальше, если следовать логике Болдина, события развивались так. Генсек окончательно осознал, что сепаратные переговоры Ельцина с лидерами республик приведут в итоге к его полному низложению и «вызвал тех, с кем уже обсуждал вопрос чрезвычайного положения, отдал им необходимые распоряжения и ушел в отпуск. Горбачев не хотел присутствовать при той драке, которая должна была разгореться. Он знал (а возможно, и сам дал команду), что во время его отпуска случится то, что случилось».
Болдин знает о чем говорит, и оснований не верить ему нет абсолютно никаких. Это был честнейший человек. А вот воспоминания другого путчиста, бывшего секретаря ЦК КПСС О. Бакланова:
«Я узнал о создании комитета от Горбачева, который еще за год или полтора до августа 1991 года, почувствовав, что его политика приходит в тупик, на одном из совещаний высказал мысль о создании некоего органа, который в случае чрезвычайной ситуации мог бы вмешаться, чтобы поправить положение в стране. Я знаю, что и Верховный Совет обсуждал и даже принял статус ГКЧП»
[432]
.
Очень интересные наблюдения приводит Евгений Примаков, на тот момент член Президентского совета. Когда утром 20 августа он пришел к Янаеву и посоветовал немедленно вывести войска, вице-президент виновато потупился: дескать, сам все понимаю, но не могу, выкрутили руки.
«Потом, анализируя разговор, — замечает Примаков, — я особо выделил сказанное им: «В апреле я не поддался. А в этот раз не выдержал…» Значит, они собирались сделать это еще в апреле»
[433]
.
Не менее конкретно формирует задачи созданного ГКЧП О. Шенин:
«ГКЧП — это несформированная структура, созданная с подачи Горбачева. Это он нас всех ранее не раз собирал в таком составе. Горбачев акцентировал внимание на том, что в стране ситуация может складываться не самым лучшим образом. Видимо, он имел в виду какие-то свои цели, а мы полагали, что речь шла о защите конституционного строя»
[434]
.