Великий Мао. "Гений и злодейство" - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Галенович cтр.№ 101

Начав работать подле Мао Цзэдуна, я очень скоро понял всю справедливость слов Фу Ляньчжана. Сон Мао Цзэдуна действительно по своему значению был нечто большее, чем обычный сон; это было действительно то, что было взаимосвязано с великими делами, касавшимися всей партии, всей страны. […]

На первый взгляд сон Мао Цзэдуна был совершенно лишен каких-либо правил; однако внимательное изучение показывало, что на самом деле он подчинялся определенным законам. Одна из закономерностей таилась в самом организме Мао Цзэдуна; когда его мозг доходил до предела переутомления, когда он уже не мог говорить от усталости, тогда он начинал пальцами совершать круговые массирующие движения, потирая себе макушку и бормоча: «Все пошло вверх дном», а затем бросал телохранителям: «Я посплю».

Была и еще одна закономерность, которую я выяснил, ведя наблюдение со стороны. Помимо тех случаев, когда, встретившись с большими проблемами, он мог не спать несколько суток, в обычных условиях его сон можно было обобщить как «ежедневную добавку в виде четырех часов» к каждым суткам; иначе говоря, для Мао Цзэдуна сутки состояли из двадцати восьми часов. Например, предположим, что сегодня он отошел ко сну в семь часов утра, в двенадцать часов дня он встал с постели; это означало, что завтра он, вероятно, отойдет ко сну в одиннадцать-двенадцать часов дня, а встанет в три-четыре часа дня; а через день, то есть послезавтра, отход ко сну отложится, вероятно, до трех или четырех часов дня, встанет же он ото сна часов в девять или в десять вечера. Такой день или такие сутки в среднем были продолжительнее естественных или природных суток на четыре часа. Конечно же, все это могло иметь место лишь тогда, когда не происходили важные события; а в тех случаях не существовало ни дня, ни ночи; тогда и речи не могло быть о какой бы то ни было регулярности.

В силу того, что его день или его сутки превышали по продолжительности натуральные или природные сутки и были специфическими сутками, это создавало определенные трудности для других руководящих товарищей из ЦК партии, а именно: перед ними вставал вопрос о том, как согласовать обычные сутки с сутками или «днем» Мао Цзэдуна. Ведь если просто сводить все это к утверждению о том, что Мао Цзэдун по утрам спал, а во второй половине дня и по ночам работал, то это по сути дела было бы неточным. Можно лишь сказать, что таких случаев было немало. Многим руководителям ЦК партии, прежде чем доложить о состоянии дел Мао Цзэдуну, всегда приходилось осведомляться: «Поспал ли председатель?», «Председатель сейчас спит или работает?» И утром, и во второй половине дня или вечером, а то и ночью – в любое время суток можно было столкнуться с ситуацией, когда Мао Цзэдун спал. И в этих случаях приходилось говорить руководящим товарищам: «Извините». Тут оставалось только раскланяться, подождать и прийти в другой раз, через некоторое время. Конечно, важные дела были исключением. В этих случаях можно было разбудить его. Мао Цзэдун был ядром Центрального Комитета партии, а также ядром руководства государством. В то время руководящие товарищи все время вращались вокруг него. И если он объявлял о созыве заседания ночью, то другим товарищам приходилось ночью выбираться из постелей и поспешать на совещание. До того, как начать работать подле Мао Цзэдуна, я служил подле Ло Жуйцина и был очень хорошо знаком с такой ситуацией. Ло Жуйцин много раз говорил мне о том, как он устал, потому что председатель ночью снова приглашал его на совещание. Можно себе представить и положение других руководителей.

[…] Мао Цзэдун весьма активно принимал снотворное. Почти каждый день. Исходя из того, что сон был делом первостепенной важности для Мао Цзэдуна, для меня большой проблемой в работе стало распределение приема снотворного. Ведь, с одной стороны, требовалось дать ему поспать, а с другой стороны, было желательно, чтобы он принимал лекарств поменьше; надо было избежать выработки привычки к наркотику. Работа эта была чрезвычайно сложной, и в одиночку я с этим не справился бы, поэтому министерство здравоохранения помогало мне изучать вопрос и планировать прием лекарств; тут требовалась также безостановочная смена одних лекарств другими; нужно было также определять необходимую дозу лекарства для каждого приема.

Снотворное для Мао Цзэдуна я ежедневно ставил на стол у его кровати. Он всегда стремился выпить лекарства побольше. Я не позволял. Он был очень упрям, и просто так отказать ему было невозможно; приходилось уговаривать, доказывать. Он прислушивался только к убедительным доводам; лишь в этом случае он переставал настаивать на своем. Однако нельзя было давать и слишком малую дозу снотворного; тут нужна была гарантия того, что он заснет, что можно будет обеспечить отдых и восстановление сил после продолжительной напряженной умственной работы. Можете себе представить, насколько сложной и трудной была эта работа. Можно гордиться тем, что нам удавалось в основном правильно определять дозировку лекарств, обеспечивать и сон и работу председателя; он принимал снотворное на протяжении нескольких десятилетий, и не произошло ни отравления организма, ни возникновения пристрастия к наркотикам. […]

Второй великой задачей, выполнение которой требовало от меня нервного напряжения, больших усилий и зачастую сводило на нет мою работу, было решение вопроса о том, как добиться того, чтобы Мао Цзэдун правильно питался.

Из-за того что сутки Мао Цзэдуна были длиннее обычных естественных суток, удлинялись и промежутки между приемами пищи; как только он брался за работу, так по десять и более часов подряд не принимал пищу.

В те времена, а это было вскоре после освобождения, медицинская служба Мао Цзэдуна и его охрана были слиты воедино. Отвечая за безопасность, я не решался отойти от председателя и сам питался нерегулярно, а в результате вскоре заработал язву желудка. У меня стали постоянными боли в желудке, и мне удавалось справиться с этим недугом исключительно благодаря своей молодости. Немало тех, кто работал подле Мао Цзэдуна, заболели язвой желудка; странно и удивительно было то, что сам Мао Цзэдун при этом чувствовал себя как ни в чем не бывало.

Это поистине вызывало мучительные раздумья. Я вычитал из книг, да и из бесед, то есть из каждодневных разговоров с Мао Цзэдуном, тоже следовало, что в молодые годы он сознательно закалял свой организм и даже нарочно ел холодный рис; он ел тот рис, который оставался от предыдущей трапезы, и даже прокисший рис; и таким образом он подготовил себя к будущей суровой борьбе. Это, естественно, свидетельствовало о том, что от младых ногтей он обладал незаурядной волей. И все же, как же так получилось, что при всем этом не зародились в его организме корни будущих болезней?

[…] Мао Цзэдун никогда не предъявлял высоких требований ни к еде, ни к питью. Он любил жирное мясо и свежие овощи. Конечно, для организма полезно потреблять больше свежих овощей. Но против жирного мяса я не мог не возражать. Я-то возражал, да он меня и слушать не хотел. Я все повторял и повторял, говорил, как вреден жир, рассуждал о холестерине. Он слушал меня со всей серьезностью, а выслушав, с улыбкой пропускал мимо ушей, не обращал на мои доводы внимания. Он говорил:

– Нельзя не выслушать тебя, не выслушать то, что ты говоришь; но если я буду прислушиваться ко всему, если я всему буду верить, то тогда я погиб, тогда мне крышка. Если обращать на еду такое внимание, как ты об этом говоришь, тогда сотни миллионов крестьян Китая не должны были бы выжить. Когда человек после рождения начинает запоминать иероглифы, то это и есть начало его дури; ты ухватываешь суть?