Геополитика постмодерна - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дугин cтр.№ 19

«ХЖ»: Но насколько совместимы «Империя» и империи? Ведь «Империя» всегда предполагает имперскую нацию. Так, Римскую империю населял римский народ — populus romanum. Правящая идеология нашего времени постулирует глобализацию всех процессов, а в художественной среде авторитетно мнение, что современное искусство — это западное изобретение и никакого другого современного искусства не существует.

А. Дугин: Думаю, что «Империя», как глобализм, требует некой универсальности стиля. В той «Империи», что строится сейчас, то есть в западноцентричной мондиалистской Империи, существует ярко выраженная идеология, которая, как продемонстрировал на приеме в Кремле в моем присутствии американский посол в РФ Вершбоу, может быть сформулирована за 60 секунд: «глобальный мир», «все для индивидуальности», «свобода как универсальная ценность», «национальные администрации под слом» и так далее. (Молодец посол Вершбоу, мне это начинает нравится…) Средством построения этой Империи служат не только нефтяные монополии или ВС США, но и MTV, и мондиальная культура в целом. Поэтому до какого-то момента участие русских художников в мировом процессе современного искусства оказывается своего рода сотрудничеством с колониальной администрацией: люди искусства как полицаи… Это помощь оккупантам в деле колонизации, в освоении нашего культурного пространства. Ведь при однополярном мире включение в мировой художественный контекст — это, по сути, процесс подчинения других полюсов, их растворение. А сотрудничество с полицаями бывает разное, не все бегают по лесам с собаками и ловят партизанов — некоторые еще и агитационные плакаты рисуют. И участие, повторяю, именно участие в современном художественном мире — это сотрудничество с оккупантами и предательство собственной идентичности.

Но тут возникает интересный момент. Даниэл Бэлл в одной из своих книг высказывает интересную мысль: в нынешней Империи культура должна отмереть, поскольку, по сути, это проект, альтернативный технологическому развитию. Ведь культура и искусство — это завуалированный премодерн, базирующийся на тех иррациональных сторонах души человека, которые явно не попадают в «список Вершбоу». В Империи есть только «свобода от», т. е. «liberty», но никак не свобода сама по себе, не «свобода для», т. е. «freedom». А в искусстве есть и то, и другое. Свобода как содержательное понятие, то есть «freedom» — ценность премодерна, свобода как отрицательное понятие, то есть «liberty» — это уже концепт модерна. И потому культура, по мнению строителей «Империи», должна быть изжита, как, впрочем, и пол. Не зря же Жан Бодрийяр говорил, что наличие в половом акте двух субъектов — это уже непозволительный архаизм. В стерильном мире глобализма все должны порождаться однополо — простым делением, как клоны, инфузории или раковые клетки. Хотя, конечно, первоначально все было наоборот — свобода нравов была модерном по отношению к традиционной семье. Сегодня половой акт двух существ — тем паче разного пола — это настоящая «консервативная революция», своего рода «черносотенное» действо… Политкорректны лишь асексуальность, овца Долли, белесый инфантильный импотент-миллиардер Билл Гейтс и т. д.

Поэтому вовлечение в мировую художественную среду представителей художественной России — это не только их включение в процесс колонизации. Они могут, если сообразят, что к чему, принять участие и в революционном процессе. Отстаивание иррациональности, эротики, архаики — это и есть путь их возвращения в проект премодерна. Но только для этого художнику надо провести очень сложную процедуру — заглянуть за предел, увидеть что-то там, где — как всем кажется — ничего нет. И на стороне русских художников может встать то обстоятельство, что, включившись в общество ультрамодерна, они все же имеют консервативные корни — и такое сочетание может изменить их и сделать из пособников оккупации и колонизации важными фигурами революционного движения. Но это очень тонкий и сложный процесс, тут нужно учитывать изменение понятий во времени. Если когда-то гетеросексуальный либертинаж был, по сути дела, «левым» процессом, то после всех сексуальных революций он превратился в процесс весьма «правый» и даже «консервативный» в сравнении с однополой любовью и тотальным унисексом. А бывшие непримиримые враги и противоположности — коммунизм и фашизм — после того как модернизм их преодолел, слились. Разницу между ними вычленить сегодня сложно: вот, например, Хаким-Бей, он кто — ультратрадиционалист или радикальный левый анархист? И потому так велик революционный потенциал «возвращения Великих Времен» — туда можно записать очень и очень много «преодоленных модерном» элементов.

«ХЖ»: Как вы себе представляете новое имперское искусство? Имеется в виду не искусство единой «Империи», а искусство противостоящих ей новых империй. Можно ли воссоздать его поэтику? Будут ли они соответствовать традиционным чертам имперского искусства?

А. Дугин: Я думаю, основным принципом будет отсутствие иронии, т. е. новая серьезность. Вместо улыбки — гримаса, вместо смешной шутки — шутка страшная. Фундаментальность появится во всем, хотя фундаментальность не обязательно подразумевает громоздкость. Даже лучше употребить термин «тяжесть», так как традиционная империя (не «Империя» Негри) всегда сопряжена с тяжестью, с бременем. Вместо игры со смыслами появится символистическое включение этих смыслов в возвращенную онтологию. Искусство империй будет сочетать те виды искусства, которые раньше не сочетались или сочетались, но с иронией, например, натюрморт и перформанс. В новых империях будет тотальная эклектика: там найдется место телеграфам, маскам шаманов, скоростным поездам TGV, японскому шумовому террору, минимализму Руссо и горловому пению. Но эклектичность эта не будет смешна, наоборот, она будет ультрасерьезна, в ней будет корениться новый имперский неогностицизм. Причем включение в «новую серьезность» возможно не только у вещей серьезных, но и, казалось бы, таких странных и даже глупых явлений, вроде какой-нибудь программы «Белый Попугай». Новое имперское искусство должно вобрать в себя все, показать свою безальтернативность. Здесь будет иметь место то же переваривание истории, что и в ультрамодерне, но со знаком плюс.

«ХЖ»: В одном из последних номеров «ХЖ» Борис Гройс говорит о последней утопии, которая осталась в неолиберальном мире, — утопии денег. Именно деньги, с его точки зрения, есть последнее универсальное начало — универсальный эквивалент, гарантирующий единство все более распадающемуся на частности современному миру. Возникает вопрос: в какой мере эти «новые империи» смогут вести между собой диалог? На какой основе? Есть ли у них между собой что-то общее, универсальное? Разумеется, кроме общего противостояния единой «Империи».

А. Дугин: Как говорил Гегель, «не будем недооценивать великой силы отрицательности». Отрицая нечто, мы что-то формируем. Поэтому факт противостояния потенциальных «новых империй» нынешней актуальной «Империи» конститутивен: по крайней мере понятно, что они вместе отрицают. А отрицают они ультрамодернистское понимание искусства, отрицают «свободу от» вместо «свободы для» и так далее. Консолидирующим мифом «новых империй» станет именно борьба с неолиберальной «Империей» — так консолидирует христиан для борьбы с грехом миф о дьяволе. Да, отрицание в какой-то момент предполагает и создание альтернативы. Если все будут против рыночной экономики, то в каждой империи обязательно возникнет что-то свое, чтобы рыночные отношения заменить. Причем это будет даже не выдумывание чего-то нового, а ревалоризация того, что у нас уже есть. Допустим, в России деньги сохранятся, но универсальной ценностью вновь станет русский балет.